Джейн Остен - Разум и чувство

Марианна все время бредила и стонала от боли, а Элинор терзала жесточайшая тревога. И к тому же аптекарь все не ехал. Теперь Элинор с лихвой расплачивалась за недавнюю беспечность. Находившаяся рядом горничная миссис Дженнингс (Элинор строго запретила ей будить госпожу) лишь усугубляла ее страдания намеками на мрачные предчувствия своей хозяйки.

Марианна вскрикивала в беспамятстве и поминутно звала мать. Ее слова всякий раз заставляли болезненно сжиматься сердце Элинор. Она казнила себя за то, что так долго не признавала серьезности болезни, лихорадочно старалась придумать средство, которое принесло бы немедленное облегчение, и втайне опасалась, что скоро уже ничто не сможет помочь, потому что потеряно слишком много времени. Она мысленно рисовала картину, как приезжает ее сломленная горем мать и находит любимую дочь мертвой или в тяжелом бреду, неспособную узнать ее и проститься.

Элинор уже собралась снова послать за мистером Гаррисом, а если его нет, то за кем-нибудь еще, но тут он приехал сам. Шел шестой час утра. Он признал, что в состоянии его пациентки произошло неожиданное и резкое ухудшение, однако решительно отрицал, что опасность велика, и ручался, что новое лекарство обязательно принесет облегчение. Его уверенность отчасти передалась Элинор, и она немного успокоилась. Пообещав приехать снова через три-четыре часа, аптекарь отбыл восвояси, оставив и больную и ее преданную сиделку несколько приободрившимися по сравнению с тем, какими он их нашел в первые минуты своего визита.

Утром миссис Дженнингс узнала о ночных событиях, очень расстроилась и долго сетовала, что ее не разбудили. Ею с удвоенной силой овладели дурные предчувствия, теперь она уже не сомневалась, что Марианне больше не встать с постели, и, хотя и она всеми силами старалась утешить Элинор, в ее сочувствии не было надежды. Сердце миссис Дженнингс было наполнено искренней болью. Безвременная смерть столь юного создания не оставила бы равнодушным и совершенно постороннего человека, поэтому тревога и сострадание, испытываемые миссис Дженнингс, были вполне закономерны: все-таки Марианна была ей не чужая. Девушка три месяца прожила в ее доме, да и сейчас продолжала находиться под ее опекой, к тому же совсем недавно она стала жертвой жестокого обмана и с тех пор томилась от грусти. Миссис Дженнингс отлично видела, как страдает Элинор – ее любимица, а мысль о том, что Марианна не менее дорога своей матери, чем ей самой Шарлотта, наполняла ее живейшим и искренним состраданием к миссис Дэшвуд.

Второй раз мистер Гаррис явился сам, не заставив себя ждать, и был вынужден признать, что обманулся в своих надеждах. Новые лекарства не помогли, и сильный жар продолжал сжигать больную. Марианна так и не пришла в себя и больше не металась по постели только потому, что совершенно ослабела и впала в глубокое забытье. Элинор, почувствовавшая его сомнения и моментально во стократ их преувеличившая, предложила пригласить для консилиума кого-нибудь другого. Мистер Гаррис счел эту меру преждевременной, поскольку в запасе у него имелось еще одно лекарство, своими целебными свойствами не уступающее утреннему. После этого он отбыл, произнеся слова утешения и ободрения, которые Элинор услышала, но до ее сердца они не дошли. Она сохраняла видимость спокойствия, но почти утратила надежду. Так продолжалось почти до середины дня. Элинор сидела возле сестры, боясь отойти от нее даже на минуту, воображение рисовало ей страдания всех их близких, а тяжелое уныние усугублялось мрачными вздохами миссис Дженнингс. Вконец расстроенная дама искренне считала, что тяжесть недуга Марианны напрямую связана с предшествовавшими ему долгими неделями страданий после постигшего ее удара. Элинор не могла не согласиться с правдоподобием этого умозаключения и расстроилась еще больше.

К полудню Элинор начало казаться, что в состоянии больной постепенно наступает улучшение. Она настолько боялась ошибиться, что даже на всякий случай поостереглась сообщать о своих наблюдениях миссис Дженнингс. Но все же пульс сестры стал несомненно ровнее. Она долго выжидала, не спуская внимательного взгляда с больной, вновь и вновь щупала пульс и наконец, скрывая волнение под маской внешнего спокойствия, осмелилась высказать свои наблюдения вслух. Миссис Дженнингс немедленно сама пощупала пульс Марианны, была вынуждена признать, что имеется временное улучшение, но тем не менее попыталась убедить свою молодую приятельницу не доверять ему. Элинор перебрала в уме все доводы в пользу столь мрачного взгляда на вещи, согласилась с их правотой и сама принялась убеждать себя в том же. Но было поздно.

Надежда успела проникнуть в ее сердце и не желала оттуда уходить. Элинор склонилась над сестрой и принялась ждать, правда, сама точно не могла сказать чего. Прошли долгие полчаса. Благоприятные для больной признаки не только не исчезли, но даже появились новые. Дыхание, цвет лица – все говорило о том, что болезнь отступает. А через некоторое время Марианна уже устремила на сестру вполне разумный, хотя и томный от слабости взгляд. Но Элинор все равно не находила покоя, поминутно бросаясь от радости к надежде. В четыре часа приехал мистер Гаррис, осмотрел больную и заверил, что перелом в ее состоянии превзошел все его самые смелые ожидания. Только после этого Элинор позволила себе поверить в благополучный исход, немного утешилась и от радости даже расплакалась.

Марианне стало настолько лучше, что аптекарь объявил ее вне опасности. Миссис Дженнингс тоже позволила себе положиться на его суждение, искренне обрадовалась, после чего весело и энергично объявила о скором выздоровлении.

Элинор не испытывала прилива бодрости. Ее радость была несколько иного свойства и веселости не порождала. Мысль о том, что Марианна очень скоро возвратится вполне здоровой к жизни и друзьям, вливала в ее сердце блаженное успокоение, наполняла его горячей благодарностью Всевышнему. Однако все эти чувства теснились в душе Элинор, никак не проявляя себя внешне. Они были сильными, но тайными… немыми.

Весь день она провела рядом с сестрой, оставляя ее лишь изредка и ненадолго. Она успокаивала ее, отвечала на вопросы, задаваемые еле слышным и дрожащим от слабости голосом, старалась угадать любые желания и внимательно следила за каждым движением больной, каждым ее вздохом. Время от времени ее охватывала боязнь нового ухудшения, однако ничего плохого не происходило, а тщательная проверка подтверждала, что улучшения становятся более явными. Когда же около шести часов вечера Марианна погрузилась в тихий, благодатный сон, последние сомнения Элинор исчезли.