Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)

Ужасно было видеть, как мистер Пинчеон, сдержанный, надменный джентльмен, приверженный условностям, забыл о своей гордости, как слетала пудра с его парика, а расшитый золотом жилет мерцал в свете пламени камина, пока он содрогался от ярости, ужаса и горя.

– Злодей! – кричал мистер Пинчеон, потрясая кулаком перед Молом. – Ты сговорился с дьяволом и отнял у меня дочь! Верни мне ее, отродье старого колдуна, или пойдешь на Висельный Холм по стопам своего деда!

– Мягче, мистер Пинчеон! – насмешливо ответил плотник. – Спокойнее, ваша милость, иначе вы испортите кружева на своих манжетах! Разве я виноват, что вы продали свою дочь за одну лишь надежду получить пожелтевший пергамент? Госпожа Эллис просто заснула. А теперь позвольте Мэттью Молу испытать, будет ли она столь горда, как была до сегодняшней встречи с плотником!

Он говорил, и Эллис отвечала с тихим, смиренным вынужденным согласием и тянулась к нему, как пламя факела тянется вслед дуновению ветра. Он сделал жест рукой, и она поднялась со стула – в слепом, но очевидном порыве приблизиться к нему. Гордая Эллис подошла к нему. Он отмахнулся, и, отступив, девушка снова упала на стул.

– Она моя! – сказал Мэттью Мол. – Моя, по праву более сильного духа!

Далее легенда рассказывает о длинных и чудовищных заклинаниях плотника (если их можно так назвать), при помощи которых он пытался отыскать потерянный документ. Похоже, он стремился превратить разум Эллис в своего рода телескопический проводник, посредством которого мистер Пинчеон и он сам могли бы заглянуть в мир духовный. И ему удалось установить и удержать некий контакт с одним из покойников, обладавших знанием о потерянном секрете и унесших его с собой в могилу. Во время транса Эллис описывала три фигуры, явившиеся ее духовному восприятию. Первой был почтенного возраста суровый и надменный джентльмен, одетый в мрачные, хоть и праздничные и дорогие одежды, но с большим кровавым пятном на богато расшитом шарфе; вторым был старик в бедном платье с темным и злобным лицом, шея его показалась ей сломанной; а третьим был человек не столь преклонного возраста, но явно уже не юный, одетый в грубую шерстяную тунику и кожаные штаны, с линейкой плотника, торчащей из кармана. Все три видения обладали знаниями о потерянном документе. Один из них – старик с кровавым пятном на шарфе, – если только жесты его были истолкованы верно, казалось, обладал искомым документом, но двое других посвященных в тайну не позволяли ему избавиться от тягостного секрета. Наконец, когда он выказал решимость рассказать свою тайну так, чтобы ее услышали живущие, его компаньоны начали с ним бороться, зажали ему руками рот, и – словно он подавился тайной или она сама была алого цвета – свежая кровь проступила на его шарфе. После чего две бедно одетые фигуры начали насмехаться над посрамленным старым сановником, указывая пальцами на пятно.

В этот момент Мол развернулся к мистеру Пинчеону.

– Этого они никогда не позволят, – сказал он. – Хранение этого секрета, способного обогатить потомков, является частью искупления для вашего деда. Он должен давиться тайной, пока та не потеряет своей ценности. Оставьте себе Дом с Семью Шпилями! Слишком высокой ценой куплено это наследство, слишком тяжело лежащее на нем проклятие, чтобы избавить потомков полковника от наказания.

Мистер Пинчеон попытался заговорить, но – от страха или от ярости – смог издать лишь несколько булькающих звуков. Плотник ухмыльнулся.

– Ага, почтенный сэр! Вот и вы напились крови старого Мола! – весело заметил он.

– Враг в человечьем обличье! Зачем тебе власть над моим ребенком? – вскричал мистер Пинчеон, когда снова смог говорить. – Верни мне мою дочь. А затем отправляйся куда захочешь, я не желаю больше с тобой встречаться!

– Вашу дочь! – сказал Мэттью Мол. – Теперь она полностью принадлежит мне! И все же, не будучи слишком жестоким к чудесной мисс Эллис, я оставлю ее на вашем попечении, но не обещаю, что она больше не вспомнит плотника Мола!

Он несколько раз взмахнул рукой снизу вверх, и прекрасная Эллис Пинчеон вышла из своего странного транса. Она пришла в себя, ничего не помня о своем медиумическом опыте, но, как любой человек, очнувшись от минутной задумчивости, вернулась к осознанию реальности с той же быстротой, с которой опавшее пламя вновь вскидывается в камине. Увидев Мэттью Мола, она напустила на себя холодную, но мягкую надменность, тем более что на лице плотника мелькала какая-то непонятная улыбка, подавлявшая ее врожденную гордость. Так и завершился поиск потерянного документа, который мог подтвердить права Пинчеонов на восточные территории, и, хотя поиски время от времени возобновлялись, до наших дней ни один представитель рода так и не увидел упомянутого пергамента.

Но сколь же велик был ущерб, нанесенный прекрасной, нежной, но слишком высокомерной Эллис! Сила, которой она даже не представляла, завладела ее девичьей душой. Воля, не схожая с ее собственной, захватила ее в плен. Ее отец, как было рассказано, заставил бедную девушку стать медиумом, пожертвовав ею в своем стремлении измерять свои земли в милях, а не акрах. С тех пор как Эллис Пинчеон появилась на свет, она оставалась рабыней Мола, что было в тысячу раз унизительнее, чем если бы она была закована в цепи. Сидя у своего скромного очага, Мол мог взмахнуть рукой, и, где бы ни находилась гордая леди – в своей комнате, или у порога дома, встречая почтенных гостей своего отца, или в церкви, – дух ее склонялся перед волей плотника. «Эллис, смейся!» – говорил у своего камина Мол или просто желал этого, не произнося ни слова. И тогда, даже во время церковной службы или похорон, Эллис разражалась диким смехом. «Эллис, грусти!» – и в тот же миг из глаз ее лились слезы, гасившие любое веселье вокруг нее, как внезапный дождь гасит пламя костра. «Эллис, танцуй!» – и она танцевала, но без грации, выученной за границей, какую-то быструю джигу или ригодон, более привычные девушкам грубого сословия. Казалось, Мол стремился не сломать Эллис, не нанести ей огромный урон, который короновал бы ее печали трагическим венцом, но навлечь на нее низкий и мелочный позор. Все достоинство ее жизни было потеряно. Она чувствовала себя слишком униженной и готова была поменяться местами с любым червяком!

Однажды вечером, подчиняясь невидимому деспоту, бедная Эллис торопилась на свадьбу (не собственную, поскольку из-за потери контроля над собой она считала грехом выходить замуж); в белом шелковом платье и атласных туфлях, оскальзываясь на уличной грязи, она устремилась к грязному рабочему кварталу. Там было много смеха и поздравлений, поскольку Мэттью Мол женился на дочери чернорабочего и призвал гордую Эллис Пинчеон поздравить его невесту. Она подчинилась и, когда двое стали одним, ощутила, что проснулась от зачарованного сна. Уже не с гордой – смиренной и грустной улыбкой она поцеловала жену Мола и отправилась домой. То была ненастная ночь, юго-восточный ветер хлестал снегом и дождем ее едва прикрытую грудь, атласные туфли промокли насквозь на грязной улице. На следующий день последовала простуда, затем долгий кашель и вскоре чахотка, с которой она продолжала сидеть у клавикорда и наполнять мрачный дом музыкой! Музыкой, которой вторил небесный хор! О радость! Эллис пережила свое последнее унижение! И еще большая радость! Эллис избавилась от единственного своего греха и больше не была горда!