Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)

– И ты так храбро выступил в нашу защиту! – ответила мать. – Я помню это, и наверняка помнит маленькая Перл. Не бойся. Она может быть странной и смущаться поначалу, но вскоре научится тебя любить!

К этому времени Перл уже дошла до края ручья и стояла на дальнем его берегу, молча глядя на Эстер и священника, сидевших рядом на замшелом поваленном дереве и ждавших ее. Там, где она остановилась, ручей формировал озерцо, такое гладкое и тихое, что в нем отражался идеальный образ ее маленькой фигурки, во всех деталях ее красоты, с украшениями из цветов и переплетенных веток, но образ этот был чуть более тонкий и одухотворенный, чем реальность. Тот образ, почти идентичный живой маленькой Перл, казалось, придавал какую-то собственную призрачность и неосязаемость самой девочке. Было странно то, как Перл стояла, неотрывно глядя на них сквозь смутный лесной полумрак, сама при этом освещенная солнечным лучом, который словно сам по себе тянулся к ней. В ручье отражалась другая Перл – другая, и в то же время та же, – окутанная схожей пеленой золотого света. Эстер ощутила неявную и мучительную отстраненность от Перл, словно дитя в своем одиноком пути по лесу покинуло сферу, в которой путешествовало вместе с матерью, а теперь тщетно ищет пути назад.

Это впечатление было одновременно истинным и ложным, дитя и мать действительно отдалились друг от друга, но в том была вина Эстер, не Перл. Когда девочка отошла от нее, иной сосед оказался в кругу материнских чувств и так их изменил, что Перл, вернувшаяся странница, не сумела найти своего прежнего места и едва ли понимала, какое же теперь занять.

– У меня странное ощущение, – отметил чувствительный священник, – что этот ручей будто граница между двумя мирами и ты можешь уже никогда не встретиться с Перл. Или она действительно эльф по духу и, как учат нас сказки нашего детства, не может пересечь бегущей воды? Прошу, поторопи ее, эта заминка уже вызывает у меня нервную дрожь.

– Иди ко мне, дражайшее дитя! – ободряюще позвала Эстер, протягивая к ней руки. – Как медленно ты шагаешь! Разве когда-нибудь ты так медлила? Со мной здесь друг, который станет и тебе другом. И отныне ты будешь получать вдвое больше любви, чем могла подарить тебе твоя одинокая мать! Перепрыгни ручей и иди к нам! Ты же умеешь прыгать, как маленькая лань!

Перл, не отвечая на эти сладкие увещевания, оставалась по ту сторону ручья. Ее яркие дикие глаза смотрели то на мать, то на священника, то на обоих сразу, словно пытаясь разглядеть и объяснить связь, которая была между ними. По какой-то необъяснимой причине Артур Диммсдэйл, ощутив на себе детский взгляд, почувствовал, как рука – жестом настолько привычным, что он получался непроизвольно, – прижалась к сердцу. В отдалении, приобретая странную ауру властности, Перл подняла руку и указала пальцем на грудь своей матери. Внизу, в темном зеркале ручья, другая украшенная цветами и солнечным светом Перл тоже указывала пальцем.

– Ты странное дитя! Почему ты еще не подошла ко мне? – воскликнула Эстер.

Перл все еще указывала на нее пальцем, и лоб ее начинал хмуриться – и это выражение казалось особенно впечатляющим на ее детском, почти младенческом личике. Мать все продолжала ее звать, и лицо ее расцветало непривычными праздничными улыбками, но дитя топнуло ножкой с еще более властным выражением и жестом. Фантастически прекрасное отражение в пруду повторяло все, от указывающего пальца до властного жеста, подчеркивая каждую черточку маленькой Перл.

– Поторопись, Перл, иначе я на тебя разозлюсь! – крикнула Эстер Принн, которая, хоть и привыкла к эльфийским капризам, сейчас выказывала естественное недовольство столь явным их проявлением. – Прыгай через ручей, капризная девчонка, и беги сюда! Иначе я сама за тобой пойду!

Но Перл, ничуть не испуганная угрозами матери, равно как и не тронутая ее посулами, внезапно поддалась порыву истерики, яростно жестикулируя и принимая самые странные позы. Это сочеталось с дикими пронзительными криками, которые эхом отдавались в лесу со всех сторон, и детская беспричинная ярость, казалось, получает от невидимого множества искреннюю поддержку и симпатию. В ручье еще раз повторялась туманная ярость Перл, коронованной и увенчанной гирляндами цветов, но топающей ногами и дико жестикулирующей, а посреди подобного срыва все еще указывавшей на грудь Эстер Принн.

– Я вижу, что смущает ребенка, – прошептала священнику Эстер, побледнев, несмотря на попытки скрыть свое беспокойство и раздражение. – Дети не любят любых, даже самых малых изменений в привычном облике вещей, к которому привыкли. Перл не хватает того, что она всегда наблюдала на моем платье.

– Молю тебя, – ответил священник, – если у тебя есть способы успокоить дитя, поспеши! Больше всего на свете, – добавил он, пытаясь улыбнуться, – за исключением пагубной ярости старой ведьмы миссис Хиббинс, я хотел бы избежать подобной страсти в ребенке. В юной красоте Перл, как и в старой морщинистой ведьме, это приобретает неестественный эффект. Успокой ее, если любишь меня!

Эстер повернулась к Перл с алым румянцем на щеках, стараясь не глядеть на священника, но затем, после тяжелого вздоха, румянец поблек до смертельной бледности, даже раньше, чем она начала говорить.

– Перл! – сказала она печально. – Посмотри под ноги! Вот нам! Перед тобой! На этом берегу ручья!

Дитя взглянуло в указанном направлении. Там лежала алая буква, так близко к потоку, что золотая вышивка отражалась в воде.

– Принеси ее сюда! – попросила Эстер.

– Спускайся и сама ее подними! – ответила Перл.

– Ну что это за ребенок! – шепнула Эстер священнику. – О, я так много должна тебе о ней рассказать! Но, по правде говоря, она права относительно ненавистной метки. Я должна выносить эту пытку немного дольше, – лишь несколько дней еще, – пока мы не покинем эту область и она не станет казаться нам далеким сном. Лес ее не спрячет! Но сердце океана может забрать ее из моей руки и проглотить навсегда!

С этими словами она приблизилась к руслу ручья, подняла алую букву и вновь пристегнула к груди. Всего мгновение назад Эстер была полна надежд, когда говорила о том, что утопит ее в глубине моря, и вот уже неотвратимый рок навис над ней, самой рукой судьбы протягивая обратно ненавистную метку. Она швырнула ее в пространство! Она целый час могла свободно дышать! И вот опять алое страдание мерцает на прежнем месте! Так всегда бывает и подтверждается этим наглядными примером, что единожды совершенное злое деяние приобретает характер рока. Эстер собрала тяжелые пряди волос и спрятала их под чепец. И словно повинуясь иссушающему заклятию скорбной буквы, ее красота, тепло и богатство ее женственности исчезли, как солнечный луч, и серая тень накрыла ее.