Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)

Не дав себе времени передумать, она заторопилась в лавку, бледная, взбудораженная, с отчаянными жестами и выражением лица, яростно хмурясь, так что вид ее скорее подходил для сражения со взломщиком, нежели для улыбок за прилавком и обмена полезных мелочей на медное вознаграждение. Любой обычный покупатель, вне всякого сомнения, немедленно развернулся бы и сбежал. Но в бедном старом сердце Хепизбы вовсе не было ничего яростного, и у нее не было в тот момент ни единой плохой мысли ни о мире в целом, ни об отдельных его обитателях. Она желала всем только добра, но не менее того желала прекратить все общение с ними и упокоиться в тихой могиле.

Посетитель к этому времени уже вошел в лавку. Явившись из яркого солнечного утра, он словно принес с собой в лавочку свет и радость нового дня. То был стройный молодой человек, не старше двадцати одного или двух лет, однако с крайне серьезным и задумчивым для своего возраста выражением лица, не чуждого, впрочем, юношеской живости и силы. Эти качества были не только видимы физически в его лице и движениях, они немедленно чувствовались и в его характере. Каштановая бородка, не слишком мягкая, обрамляла, но не скрывала полностью его подбородок, к тому же он носил короткие усы, которые крайне шли его смуглому лицу с резкими чертами. Что же до его платья, оно являло собой пример простоты: летняя куртка из простой дешевой материи, тонкие клетчатые штаны и соломенная шляпа не самого аккуратного плетения. Вся его одежда, похоже, была куплена в «Оак Холле» [28]. Джентльмена в нем выдавала – если, конечно, он желал заявить о себе как о таковом – крайняя аккуратность и белизна его чистой сорочки.

Хмурый взгляд старой Хепизбы не вызвал у него ни малейшего замешательства, поскольку он ранее не раз видел это ее выражение и находил его вполне безобидным.

– Итак, милая мисс Пинчеон, – сказал дагерротипист (а это был именно он, второй обитатель опустевшего особняка с семью шпилями). – Рад видеть, что вы не отступили от своих добрых намерений. Я лишь зашел пожелать вам всяческой удачи и спросить, не нужна ли вам моя помощь в дальнейших приготовлениях.

Люди, попавшие в сложное и бедственное положение, способны выдержать резкое обращение и, возможно, лишь стать от него сильнее, в то время как простое выражение искренней симпатии буквально выбивает почву у них из-под ног. Так случилось и со старой Хепизбой, когда она увидела улыбку молодого человека – столь яркую на его задумчивом лице – и услышала его добрый голос. Старая леди издала истерический смешок и тут же расплакалась.

– Ах, мистер Холгрейв! – воскликнула она, когда вновь смогла говорить. – Мне никогда с этим не справиться! Никогда, никогда, никогда! Как жаль, что я не умерла и не лежу в фамильном склепе с моими пращурами! С моим отцом, и матерью, и сестрой! Да, и с моим братом, которому лучше видеть меня там, нежели здесь! Мир слишком холоден и жесток, а я слишком стара, слишком слаба и безнадежна!

– О, поверьте мне, мисс Хепизба, – тихо ответил ей молодой человек, – эти чувства перестанут вас беспокоить, как только вы действительно вникнете в дело. На данный момент они неизбежны, ведь вы долго жили в уединении и населяете мир отвратительными тенями. Однако вскоре вы найдете их столь же нереальными, как гигантов и людоедов из детских сказок. Я не нахожу в жизни ничего странного, все страхи теряют свою силу, как только человек действительно берется за дело. Так будет и с тем, о чем вы сейчас думаете с таким ужасом.

– Но я женщина! – сказала Хепизба жалобно. – Я хотела сказать, я леди, но это, пожалуй, уже в прошлом.

– Да и не важно, если оно в прошлом! – ответил художник, и странный блеск полускрытого сарказма мелькнул на его доброжелательном лице. – Отбросьте это! Вам будет лучше без титула. Я выражусь искренне, милая мисс Пинчеон, ведь разве мы не друзья? Я считаю этот день одним из самых удачных в вашей жизни. Он завершает одну эпоху и начинает новую. Доныне живая кровь постоянно стыла в ваших венах от бездействия в вашем родовитом кругу, в то время как остальной мир сражался со множеством трудностей. Отныне же вы хотя бы обретете чувство здорового и естественного усилия в достижении цели и примените собственные силы, сколько бы их у вас ни было, на пользу общей человеческой деятельности. Это успех – величайший из возможных!

– Вполне естественно, мистер Холгрейв, что вы разделяете подобные идеи, – ожила мисс Хепизба, выпрямляя согбенную спину от слегка уязвленной гордости. – Вы мужчина, вы молоды и заражены, как почти все в последнее время, жаждой создать свое состояние. Но я была рождена леди, я всегда жила как леди, и, как бы это меня ни ограничивало, я всегда таковой останусь.

– Но я не был рожден джентльменом и никогда не жил как таковой, – ответил Холгрейв, слегка улыбаясь. – А потому, моя милая мадам, вы едва ли найдете во мне сострадание к подобной тонкости чувств, хотя, если я себя не обманываю, я не вполне, но могу их понять. Эти звания – джентльмены и леди – в прошлой истории мира имели свое значение и несли с собой определенные привилегии, желанные или нет, для своих носителей. Однако сегодня – и тем более в будущем состоянии общества – они означают не привилегию, но ограничение!

– Эти новые взгляды, – сказала старая высокородная дама, качая головой, – я никогда не пойму и не желаю их понимать.

– Тогда мы не будем о них говорить, – ответил художник с куда более сердечной улыбкой, чем предыдущая, – и я оставлю вас проверить, не лучше ли быть истинной женщиной, нежели истинной леди. Вы действительно думаете, мисс Хепизба, что какая-то леди вашей семьи, со времен постройки этого дома, хоть когда-либо делала более героический шаг, чем сегодня совершаете вы? Никогда, и, если Пинчеоны всегда были столь заносчивы, сомневаюсь, что проклятие старого колдуна Мола, о котором вы мне рассказали, сыграло такую роль в их тягостной судьбе.

– Ах! Нет, нет! – сказала Хепизба, ничуть не расстроенная этой аллюзией на мрачное достоинство унаследованного проклятия. – Если бы старый Мол или его наследник мог увидеть меня сегодня за прилавком, он бы назвал это исполнением худших его пожеланий! Но я благодарю вас за вашу доброту, мистер Холгрейв, и постараюсь изо всех сил стать хорошей лавочницей.

– Прошу, постарайтесь, – ответил Холгрейв, – и разрешите мне иметь удовольствие стать вашим первым покупателем. Я собираюсь на прогулку по побережью, прежде чем возвращаться к себе в мастерскую, где использую благословенное солнце для воспроизведения человеческих черт с его помощью [29]. Нескольких этих печений, смоченных морской водой, отлично подошли бы мне на завтрак. Какова цена за полдюжины?