Натаниель Готорн - Алая буква (сборник)

И пока Хепизба силилась переварить горькие пилюли его мудрости, он перешел к последнему, самому важному совету:

– Перед покупателями старайтесь выглядеть веселой и улыбайтесь, протягивая им нужный товар! Порченый товар, украшенный доброй, теплой, солнечной улыбкой, расходится лучше, чем добрый товар, над которым вы хмуритесь.

Последнее изречение заставило Хепизбу вздохнуть так тяжко и глубоко, что дядюшку Веннера чуть не сдуло, как сухой лист – на который он так походил – порывом осеннего ветра. Придя в себя, однако, он поклонился и с самым благостным выражением лица поманил Хепизбу к себе.

– Когда вы его ожидаете? – прошептал он.

– О ком вы? – спросила она, побледнев.

– Ах! Вы не любите об этом говорить, – сказал дядюшка Веннер. – Ладно, ладно! Не будем же больше, хотя весь город только о том и шумит. Я помню его, мисс Хепизба, еще по тем временам, когда он учился ходить!

Остаток дня бедная Хепизба провела, еще больше убеждаясь в своей неспособности вести торговлю. Она словно бродила во сне, или, что вернее, воображаемая жизнь и реальность владели ее эмоциями столь полно, что внешние обстоятельства казались ей несущественными, словно фантазмы, которые посещают людей в полудреме. Она механически отвечала на частые призывы колокольчика, на требования покупателей, рассеянно обводила близорукими глазами лавочку и предлагала один товар за другим, за исключением – умышленным, как полагало большинство покупателей, – того, что они просили. Такое печальное замешательство поистине случается, когда дух уходит в прошлое, или в более мрачное будущее, или тем или иным образом пересекает невидимую границу между миром настоящего и вымышленного, оставляя тело справляться в одиночку, простым своим механизмом животной жизни. Это похоже на смерть, но без свойственной ей молчаливой привилегии – свободы от земных забот. Хуже того, текущие обязанности, столь мелочные, как в лавке, досаждали теперь погруженной в раздумья старой леди. И, словно сама судьба ополчилась на нее, после полудня покупателей стало гораздо больше. Хепизба допускала ошибку за ошибкой в своем крошечном деле, совершала неслыханные нелепости: вот она подает двенадцать, а вот семь сальных свечей вместо десяти за фунт; продает имбирь вместо нюхательного табака, булавки вместо иголок, иголки вместо булавок, ошибается со сдачей, иногда в ущерб покупателю, но гораздо чаще себе, и продолжает все тоже, по мере сил множа вокруг себя хаос, пока в конце рабочего дня, к собственному изумлению, не обнаруживает, что в ящике почти не осталось денег. После всех ее жутких мучений доход составил десять медяков и сомнительный девятипенсовик, который совершенно явно блестел медью.

Но, несмотря на цену, какой бы та ни была, Хепизба радовалась тому, что день закончился. Никогда еще время от рассвета до заката не тянулось для нее столь мучительно и долго, никогда оно не было заполнено презренной утомительностью труда и не оставляло уверенности, что лучше будет лечь в угрюмой покорности и позволить жизни со всеми ее трудами и неприятностями спотыкаться о лежащее тело как угодно! Последним покупателем Хепизбы стал маленький пожиратель Джимов Кроу и слона, собравшийся проглотить и верблюда. В своем замешательстве она вначале подала ему деревянного солдатика, а затем пригоршню мраморных шариков, что никоим образом не удовлетворило его – в остальном всеядного – аппетита, и потому она поспешно протянула мальчишке все оставшиеся пряники и вытолкала его из лавки. Затем обернула колокольчик недовязанным чулком и заперла дверь на дубовый засов.

Именно в этот момент под ветками старого вяза остановился омнибус, и сердце Хепизбы едва не выпрыгнуло из груди. Отдаленным и сумрачным, не знавшим с давних пор лучей солнца был тот регион Прошлого, в котором она ожидала единственного своего гостя! Неужто она встретит его теперь?

Как бы то ни было, кто-то уже пробирался из дальнего конца омнибуса к выходу. Вышел джентльмен, но, как оказалось, лишь для того, чтобы подать руку стройной молодой девушке, которая, ничуть не нуждаясь в подобной опоре, быстро сбежала по ступенькам и легко спрыгнула с последней на тротуар. Она наградила своего кавалера улыбкой, искренний свет которой его лицо сохраняло, пока он возвращался на свое место. Девушка же повернулась к Дому с Семью Шпилями, к двери которого – но не к лавочке, а к старинному порталу, – водитель омнибуса уже отнес легкий сундучок и шляпную коробку. Постучав по двери старым железным дверным молотком, он оставил свою пассажирку и ее багаж на ступенях и уехал.

«Кто бы это мог быть? – подумала Хепизба, изо всех сил разглядывая прибывшую своими близорукими глазами. – Девушка наверняка ошиблась домом».

Мягко прокравшись в коридор, невидимая снаружи, она разглядела в свете пыльных фонарей у входа юное, прелестное и крайне приветливое лицо девушки, которая явилась на порог мрачного старого особняка. То было лицо, перед которым любая дверь готова была распахнуться сама по себе.

Юная девушка, свежая, чуждая условностям и в то же время послушная порядку общепринятых правил, как вы мгновенно могли бы заключить по ее поведению, на тот момент представляла собой огромный контраст всему, что ее окружало. Мрачная и неприглядная пышность гигантских сорняков, росших на углах дома, тяжелая тень верхних этажей, изъеденная временем рама двери – все это совершенно с нею не сочеталось. Однако, как солнечный луч, падающий на любое мрачное место, немедленно создает себе полное право там находиться, так и девушка на пороге производила на зрителя тот же эффект. Казалось не менее очевидным, что дверь должна распахнуться перед нею. Сама старая дева, упрямо неприветливая изначально, вскоре почувствовала, что нужно открыть ей дверь, отперев проржавевшим ключом заедавший замок.

– Неужто это Фиби? – спросила она себя. – Это, должно быть, малышка Фиби, больше некому, – и как же она похожа на своего отца! Но что ей нужно здесь? И это вполне в духе деревенских кузенов – свалиться вот так, словно снег на голову, не предупредив за день и не спросив, могут ли ее принять! Что ж, ей, видимо, придется остаться на ночь, а завтра дитя отправится домой, к матери.

Здесь нужно отметить, что Фиби принадлежала к слегка заблудшей ветви семейства Пинчеон, о которой мы уже упоминали как об обитателях деревенской части Новой Англии, где еще частично сохранились старые обычаи и отношения. В ее собственных кругах никоим образом не осуждались родственные визиты без приглашений или же предварительного церемонного уведомления. И все же, учитывая затворничество мисс Хепизбы, на сей раз письмо с сообщением о грядущем визите Фиби было написано и отправлено. Это послание уже три или четыре дня лежало в кармане грошового почтальона, у которого не было иных адресатов на улице Пинчеон, а потому он так и не удосужился доставить его в Дом с Семью Шпилями.