Артур Дойл - Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник)

– Да, – сказал он, – иногда это у меня бывает.

– Но ничего, при должном уходе и лечении… – начал я и сделал паузу. Однако в ответ он вздохнул и покачал головой.

– Я пришел не за этим, – произнес он.

– Не за этим? – Мое сердце замерло.

– Нет, доктор, – достал он пухлую записную книжку. – Дело в небольшой сумме.

Ты будешь смеяться, Берти, но мне было не до смеха. Он хотел получить с меня восемь шиллингов шесть пенсов на основании того, что предыдущий съемщик этого дома что-то там недоплатил или что-то не так сделал. В противном случае его компания грозилась снять газомер. Он, наверное, и не догадывался, что поставил меня перед выбором: либо лишиться большей части своего капитала, либо отказаться от приготовления пищи! В конце концов мне удалось выторговать у него небольшую отсрочку на том основании, что мне нужно самому разобраться в этом деле. Итак, я был потрясен, но пока остался при деньгах. Он еще долго рассказывал мне о своей трахее, но я утратил к этой теме всякий интерес, когда узнал, что лечится он у своего клубного врача.

То было первое из происшествий, случившихся тем утром. И второе не заставило себя долго ждать. Снова звякнул колокольчик, и со своего наблюдательного пункта в холле я увидел, что перед домом остановился цыганский фургон, увешанный корзинами и плетеными стульями. Похоже, что у двери стояло два-три человека. Я решил, что они хотят предложить мне купить что-то из своих товаров, поэтому, приоткрыв дверь дюйма на три, сказал:

– Спасибо, не надо, – и тут же захлопнул дверь снова.

Наверное, они не расслышали меня, потому что снова позвонили. На это я раскрыл дверь пошире и отчетливее повторил свои слова, но, к моему удивлению, колокольчик прозвенел в третий раз. Тут уж я настежь распахнул дверь, собираясь спросить, что означает подобная дерзость, но тут из небольшой компании, стоящей на пороге, донесся голос:

– Простите, сэр, у нас ребенок.

Такой быстрой перемены, какая произошла со мной, свет еще не видывал. Разъяренный домовладелец превратился в деловитого профессионала в мгновение ока.

– Прошу вас, мадам, входите, – сказал я самым вежливым голосом, на который был способен, и они вошли, муж, брат, жена и ребенок. У последнего была корь в начальной стадии. Это были бедные обездоленные люди, и вряд ли у них нашлось бы хотя бы шесть пенсов, поэтому, когда после консультации я поднял вопрос об оплате, это закончилось тем, что я сперва отказался от платы за лекарство, а потом еще добавил от себя пять пенсов медяками. Больше мелких денег у меня не нашлось. Еще несколько таких пациентов, и я буду разорен полностью.

Впрочем, эти два случая помогли мне отвлечься и вынести удар, который нанесло мне письмо от Каллингворта. Мысль о том, что тот, кого я принял за случайного посетителя, оказался пациентом, а тот, кого я посчитал верным пациентом, был случайным посетителем, рассмешила меня. Поэтому я снова направился к себе в комнату, готовый взглянуть свежими глазами на этот в высшей степени интересный документ и решить, что мне теперь делать.

И тогда я впервые намерился глубоко покопаться в сложном и неоднозначном характере Каллингворта. Начал я с того, что попытался вспомнить, почему я решил разорвать письма матери, ведь обычно я не уничтожаю бумаги подобным способом. Я довольно часто становился объектом насмешек из-за того, что забивал ими карманы, пока те чуть ли не лопались. Чем больше я об этом думал, тем больше убеждался в том, что я не мог сделать ничего подобного. Я порылся в содержимом карманов своего старого короткого пиджака, который обычно носил в Брадфилде, и – что бы ты думал, Берти? – это письмо было там! Почти первый открытый мной конверт содержал в себе именно то письмо, на которое ссылался Каллингворт, где моя матушка характеризовала его в довольно резких выражениях.

Тут-то я призадумался. Я всегда считал подозрительность одним из самых нехарактерных для меня качеств, и из-за присущей мне беспечности никогда даже мысли не допускал, что человек, с которым мне приходится общаться, может замышлять что-либо против меня. Мне такое просто не приходит в голову. Но, как только я начинаю думать об этом, едва у меня появляется повод что-то такое заподозрить, мое доверие к этому человеку тут же исчезает без следа. Теперь я вижу объяснение многим вещам, которые озадачивали меня в Брадфилде. Те внезапные припадки дурного настроения, плохо скрываемая враждебность Каллингворта… Не совпадали ли они по времени с приходом писем от моей матери? Я пришел к выводу, что совпадали. Выходит, он их читал… доставал из кармана моего пиджака, который я столь легкомысленно оставлял в холле, когда надевал другой пиджак, уходя на работу. Я, к примеру, помню, как неожиданно изменилось поведение Каллингворта в конце его болезни, когда пришло последнее письмо от матери. Да, теперь не может быть сомнений, он читал эти письма с самого начала.

Однако мне предстояло окунуться в еще более темные глубины его вероломства. Если он читал их и если был настолько безумен, что решил, будто я позволяю себе такой наглый обман, почему он не сказал об этом сразу? Зачем он тянул канитель, дулся, затевал ссоры по пустякам, выжимал из себя улыбку, когда я напрямую спрашивал, что происходит? Самый очевидный ответ: он не мог назвать причин своего поведения, не выдав себя, сказав, каким образом он узнавал содержание нашей с матерью переписки. Но я слишком хорошо знал Каллингворта, чтобы не чувствовать, как легко он способен решить подобную задачу. Сказка про служанку и разорванное письмо как раз очень хорошо это доказывает. Его должна была сдерживать более веская причина. Воскресив в памяти развитие наших с ним отношений, я пришел к выводу, что он подобными провокациями хотел заставить меня выдать себя, а после выставить на улицу, чтобы я сам разбирался со своими будущими кредиторами… В точном соответствии с той характеристикой, какую дала ему моя мать.

Но, если это так, то он должен был планировать это почти с самого начала моего пребывания с ним под одной крышей, потому как письма, клеймящие позором его поведение, я начал получать чуть ли не с первого дня. Значит, какое-то время он раздумывал, как поступить. Потом сочинил благовидный предлог, чтобы отделаться от меня (показавшийся мне, если помнишь, надуманным): заявил, что из-за меня падают его доходы. Следующим его шагом было попытаться убедить меня начать собственную практику, а, поскольку это было невозможно сделать без денег, пообещал каждую неделю переводить мне небольшую сумму. Я вспомнил, как он советовал мне не бояться заказывать мебель и другие вещи, потому что торговцы предоставляют молодым врачам долгосрочные кредиты и я всегда могу рассчитывать на помощь с его стороны. Кроме того, по собственному опыту он знал, что минимальный срок, на который арендодатель согласится сдать дом, – один год. Затем он дождался, пока я сообщу ему, что наконец устроился, и в своем обличительном письме поставил меня перед фактом о разрыве наших отношений. Это была столь продуманная и продолжительная хитрость, что я впервые испытал что-то вроде страха при мысли о Каллингворте. Чувство было такое, будто под человеческой оболочкой мне вдруг удалось разглядеть какое-то чудовище или какое-то настолько далекое от моего понимания существо, перед которым я бессилен.