О. Генри - Короли и капуста (сборник)

Три питейных заведения одно за другим посетил несчастный. Во всех трех давно уже были истрачены и его деньги, и его кредит, и всякое желание его видеть, но в это утро Блайз чувствовал, что готов ползать в пыли и валяться в ногах даже у заклятого врага за один глоток aguardiente. В двух pulperias на дерзкую просьбу «налить чего-нибудь выпить» ему ответили отказом, настолько вежливым, что он показался даже обиднее, чем любые оскорбления. Третье заведение уже приняло на вооружение кое-что из американских методов – здесь его бренное тело попросту схватили за руки-за ноги, раскачали и выкинули на улицу.

Это физическое оскорбление произвело в нем разительную перемену сознания. Когда он поднялся и заковылял прочь, на его лице было уже выражение совершенного облегчения. За показной улыбкой смирения, которая появилась на его лице, скрывалась теперь спокойная и зловещая решимость. Давно уже Вельзевул барахтался в море бесчестья, держась лишь за тонкий спасательный трос, который один только и связывал его с миром порядочных людей, с тем миром, который выкинул его за борт. После этого страшного удара спасательный трос лопнул, и он испытал долгожданную легкость, подобную той, что испытывает утопающий, который прекратил борьбу.

Блайз дошел до следующего угла, где немного задержался, отряхивая с одежды песок и снова протирая свои очки.

– Мне придется это сделать – ох, придется, – сказал он вслух самому себе. – Будь у меня сейчас кварта [149]рома, я бы не стал этого делать – по крайней мере, еще какое-то время. Но в этом городе больше нет рома для Вельзевула, как они теперь меня называют. Клянусь преисподней! Если уж вы считаете, что я сижу по правую руку от сатаны, то кто-то должен оплатить судебные издержки. Вам придется раскошелиться, мистер Фрэнк Гудвин. Вы славный малый, но всему есть предел. Когда джентльмена бросают лицом в грязь, он должен действовать. Шантаж – это отвратительное слово, но именно так называется следующая станция на моем пути.

Теперь у него появилась цель, и Блайз быстро зашагал через город к его западной окраине. Он миновал убогие кварталы беспечных негров, потом – живописные лачуги бедных метисов. По дороге он прошел через несколько открытых мест, откуда хорошо был виден дом Фрэнка Гудвина, возвышавшийся на небольшом холме в окружении тропических деревьев. Когда он шел по маленькому мостику, перекинутому через болото, то видел, как старый Гальвес чистит песком деревянную плиту, на которой выжжено имя Мирафлореса. За болотом уже начинался холм. У самого его подножия находилась небольшая банановая рощица, и от нее начиналась дорога, поросшая невысокой травкой и укрытая от лучей солнца росшими по бокам от нее разнообразными тропическими растениями. Извиваясь по склону холма, она вела на вершину прямо к жилищу Гудвина. Блайз одолел эту дорогу широкими и решительными шагами.

Гудвин сидел на самой прохладной веранде своего дома и диктовал письма секретарю – способному туземному юноше с нездоровым цветом лица. В доме Гудвина придерживались американского распорядка, и завтрак отошел в прошлое уже почти час назад.

Отверженный подошел к крыльцу и приветственно помахал рукой.

– Доброе утро, Блайз, – сказал Гудвин, поднимая на него глаза. – Заходите, присаживайтесь. Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

– Я хочу переговорить с вами с глазу на глаз. Гудвин кивнул секретарю, тот немедленно поднялся и отправился в сад, где на почтительном отдалении от веранды устроился в тени мангового дерева и закурил сигарету. Блайз немедленно уселся на освобожденный секретарем стул.

– Мне нужны деньги, – откровенно сказал он.

– Мне очень жаль, – столь же откровенно ответил Гудвин, – но это совершенно невозможно. Блайз, ну вы же упьетесь до смерти. Ваши друзья сделали все, что могли, чтобы помочь вам выкарабкаться. Но вы же сами себя губите. Давать вам еще какие-то деньги совершенно бесполезно – они идут вам лишь во вред.

– Милостивый государь, – сказал Блайз, откидываясь на спинку стула, – сейчас это уже не вопрос социально-ориентированной экономики или благотворительности. Этот этап пройден. Вы мне нравитесь, Гудвин, но сейчас я пришел, чтобы всадить вам нож прямо в сердце. Сегодня утром меня вышвырнули из салуна Эспады, и теперь общество должно выплатить мне компенсацию за понесенный мною моральный ущерб.

– Ну я же не выкидывал вас оттуда.

– Нет, но говоря в общем, вы – представитель Общества, а говоря в частности – вы мой последний шанс. Мне не просто было решиться на это, старина, – первый раз я попытался месяц назад, когда человек Лосады переворачивал здесь все вверх дном, но тогда я не смог. Теперь ситуация изменилась. Я хочу тысячу долларов, Гудвин, и вам придется мне ее дать.

– Еще на прошлой неделе, – сказал Гудвин с улыбкой, – вы просили не больше серебряного песо.

– А это является еще одним свидетельством того, – не раздумывая, ответил Блайз, – что даже в крайне стесненных жизненных обстоятельствах я не утратил нравственности и достоинства. Плата за грех должна быть, наверно, несколько больше, чем серебряная монета, цена которой сорок восемь американских центов. Давайте поговорим о деле. Я – злодей из третьего акта пьесы, и я должен насладиться своим заслуженным, хотя и кратковременным, триумфом. Я видел, как вы прибрали к рукам набитый деньгами саквояж покойного президента. О, я знаю, это – шантаж, но я ведь назначил такую скромную цену. Да, я похож на дешевого злодея из тех пьес, что обычно играют в провинциальных театрах, но все же вы один из моих лучших друзей, и я не хочу слишком уж грабить вас.

– А нельзя ли поподробнее? – спросил Гудвин, спокойно раскладывая письма на столе.

– Хорошо, – сказал Вельзевул. – Мне нравится ваше отношение к делу. Я презираю всякие спектакли, так что приготовьтесь выслушать одни лишь факты – в моем рассказе не будет ни огней рампы, ни фейерверков, ни изящных рулад саксофона.

В тут ночь, когда Его Жуликоватое Превосходительство прибыло в наш город, я был очень пьян. Вы уж простите мне ту гордость, с которой я говорю сейчас об этом факте, но в последнее время мне было очень непросто добывать средства, чтобы достигнуть этого прекрасного состояния. Я увидел, что в садике возле гостиницы мадам Ортис под апельсиновыми деревьями стоит раскладная кровать – вероятно, доктор Грегг отдыхал на ней после обеда и забыл ее забрать. Я перешагнул через огораживающую садик стену, лег на эту кровать и тут же уснул. Меня разбудил апельсин, который свалился с дерева прямо мне на нос. Какое-то время я лежал, проклиная сэра Исаака Ньютона, или кто там изобрел силу тяготения, за то, что он не ограничил свою теорию одними яблоками.