Артур Конан Дойль - Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона

Он говорил беззаботным тоном, но его маленькие, светлые глазки беспрестанно перебегали с девушки на меня.

– Я вижу, что вы уже познакомились.

– Да. Я говорила сэру Генри, что теперь уже поздно для того, чтобы любоваться истинными красотами болота.

– Что такое? За кого ты его принимаешь?

– Я думаю, что это должен быть сэр Генри Баскервиль.

– Нет, нет, – сказал я. – Я простой смертный, но его друг. Я доктор Ватсон.

Краска досады залила ее выразительное лицо.

– Наш разговор был сплошным недоразумением, – сказала она.

– У вас немного было времени для разговора, – заметил ее брат с тем же вопросительным выражением в глазах.

– Я говорила с доктором Ватсоном, как с постоянным жителем, а не как с приезжим, – ответила она. – Какое ему дело до того, рано или поздно он приехал для того, чтобы видеть эти цветы. Но вы пойдете с нами в Меррипит-гауз, не правда ли?

Мы скоро дошли до мрачного дома, бывшего когда-то, в более цветущие времена, фермою, но теперь перестроенного в современное жилище. Его окружал фруктовый сад, но плодовые деревья, как и все прочие на болоте, были чахлы и малорослы. Все это место вообще производило впечатление какой-то скудости и печали. Нас принял странный, высохший, одетый по-деревенски, старый слуга, совершенно подходивший своим обликом к дому. Но внутри большие комнаты были меблированы с изяществом, изобличавшим вкус хозяйки. Когда я посмотрел в окно на беспредельное болото, усеянное каменьями, однообразно тянувшееся до далекого горизонта, то не мог не задать себе вопроса, что заставило этого высокообразованного мужчину и эту красавицу жить в таком месте.

– Оригинальное мы выбрали место для жизни, не правда ли? – спросил Стапльтон как бы в ответ на мои мысли. – A между тем нам удается чувствовать себя счастливыми, не правда ли, Бериль?

– Совершенно счастливыми, – подтвердила она, но в словах ее не слышалось уверенности.

– У меня была школа, – сказал Стапльтон. – Это было на севере. Работа в ней была слишком механическою и неинтересною для человека с моим темпераментом, но возможность жить с молодежью, формировать юные души, класть на них отпечаток своего характера и внушать им свои идеалы была дорога для меня. Но судьба вооружилась против нас. В школе открылась сериозная эпидемическая болезнь, и трое мальчиков умерло от нее. Школа не могла снова подняться после такого удара, и большая часть моего капитала безвозвратно погибла. И все-таки, если бы только не потеря прелестного сообщества мальчиков, я мог бы радоваться своему собственному несчастию, потому что при моей сильной любви к ботанике и зоологии я нахожу здесь безграничное поле для работы; а сестра моя такая же поклонница природы, как и я. Все это вы должны были выслушать, доктор Ватсон, благодаря тому выражению, с каким вы смотрели из нашего окна на болото.

– Мне, конечно, должно было прийти в голову, что здесь немного тоскливо и не столько, может быть, для вас, сколько для вашей сестры.

– Нет, нет, я никогда не тоскую, – быстро возразила она.

– У нас книги, занятия, и мы имеем интересных соеедей. Доктор Мортимер в высшей степени сведущий человек в своей специальности. Бедный сэр Чарльз также был восхитительным товарищем. Мы хорошо знали его, и нам так недостает его, что я и выразить не могу. Как вы думаете, не будет ли навязчивостью с моей стороны, если я сегодня сделаю сэру Генри визит, чтобы познакомиться с ним?

– Я уверен, что он будет в восторге.

– Так, может быть, вы предупредите его о моем намерении. При наших скромных средствах мы, может быть, в состоянии будем облегчить ему несколько жизнь, пока он не привыкнет к новой среде. Не желаете ли вы, доктор Ватсон, пойти наверх и взглянуть на мою коллекцию чешуекрылых? Я думаю, что это самая полная коллекция во всей юго-западной Англии. Пока вы будете осматривать ее, подоспеет завтрак.

Но я спешил вернуться к своим обязанностям. Меланхолический вид болота, смерть несчастного пони, сверхъестественный звук, связанный с мрачною Баскервильскою легендою, все это придало печальный оттенок моим мыслям. Затем последнею каплею к этим более или менее неопределенным впечатлениям явилось определенное и ясное предостережение мисс Стапльтон, высказанное с такою сериозностью, что я не мог сомневаться в том, что она сделала это, имея очень глубокое основание. Я устоял против всех уговоров остаться завтракать и тотчас отправился домой по той же поросшей травою тропинке, по которой пришел сюда.

Но, по-видимому, была другая, более прямая дорожка, потому что не успел я дойти до дороги, как был поражен, увидев, что мисс Стапльтон сидит тут на камне. Лицо ее было еще красивее от разлившейся по нем краски, и она держала руку у сердца.

– Я всю дорогу бежала, чтобы перехватить вас, доктор Ватсон, – сказала она. – Я не имела даже времени надеть шляпку. Мне нельзя долго оставаться, не то брат хватится меня. Я хотела вам сказать, как я огорчена своею глупою ошибкою. Пожалуйста, забудьте мои слова, не имеющие никакого отношения к вам.

– Я не могу их забыть, мисс Стапльтон. Я друг сэра Генри, и его благополучие очень близко касается меня. Скажите мне, почему вам так хотелось, чтобы сэр Генри вернулся в Лондон?

– Женский каприз, доктор Ватсон. Когда вы лучше узнаете меня, то поймете, что я не всегда могу объяснить то, что говорю или делаю.

– Нет, нет. Я помню дрожание вашего голоса. Пожалуйста, прошу вас, мисс Стапльтон, будьте откровенны со мною, потому что с тех пор, как я здесь, я чувствую, что вокруг меня сгущаются тени. Жизнь стала походить на эту большую Гримпенскую трясину с зелеными пятнами повсюду, в которые можно погрузиться, не имея путеводителя, готового указать верную дорогу. Скажите же мне, что у вас было на уме, и я обещаю вам передать ваше предостережение сэру Генри.

Выражение нерешительности пробежало по ее лицу, но взгляд ее снова стал жестким, когда она мне ответила:

– Вы придаете слишком большое значение моим словам, доктор Ватсон. Мой брат и я были очень потрясены смертью сэра Чарльза. Мы были очень близки ему, и его любимою прогулкою была дорога через болото к нашему дому. На него произвело сильное впечатление проклятие, тяготеющее над его родом, и когда произошла его трагическая смерть, я естественно почувствовала, что должны быть основания тому страху, который он выражал. Поэтому я была в отчаянии, что другой член семьи приехал, чтобы поселиться здесь, и сознавала, что его следует предостеречь против опасности, которой он подвергается. Вот и все, что я хотела сообщить.

– Но какого рода опасность?

– Вы знаете историю о собаке?

– Я не верю таким глупостям.

– A я верю. Если вы имеете какое-нибудь влияние на сэра Генри, то увезите его с места, которое было всегда роковым для его рода. Мир велик. Зачем ему желать жить в опасном месте?