Антоний Оссендовский - Ленин

К погруженному в невеселые мысли Ленину вошла личная секретарша диктатора – Фотиева

– Владимир Ильич! – воскликнула она с веселым смехом. – На подворье прибыли дети из приюта вашего имени. Просят, чтобы к ним вышли!

Ленин тяжело поднялся из кресла и открыл двери на балкон. На внутренней площадке стояла кучка детей. Выглядели они, как самые убогие нищие в своих разноцветных, потрепанных лохмотьях: девочки – в дырявых шалях на плечах; мальчики – в шапках, из которых торчали клоки ваты; босые, с серыми злыми лицами и мрачными глазами, обведенными синими тенями, сжимали они в руках красные флажки с коммунистическими лозунгами и портретами Ленина.

Увидевши его, они начали размахивать красными лоскутами бумаги и выкрикивать:

– Да здравствует Ильич!

Зазвучал Интернационал.

Ленин произнес речь, глядя на эту кучку детей с вялыми, ленивыми и болезненными движениями:

– Молодые товарищи! Вы будете заканчивать то, что мы начинали строить. Является это счастьем человечества. Помните об этом постоянно и не тратьте сил на привязанность к родителям, братьям, приятелям. Забудьте о любви к Богу, которого сфабриковали фальшивые попы. Все сердце, всю душу отдайте борьбе за счастье мира!

– Да здравствует Ленин! Ленин, наш отец и вождь! – как можно громче кричали воспитатель и учительница.

Дети выкрикивали что-то неразборчиво, смеялись злобно и толкались локтями.

Ленину показалось, что услышал он писклявый голос девчонки:

– Отец, а есть не дает! Постоянно картошка и картошка… К чертям!

Делегация, покрикивая, покинула внутренний двор Кремля, не оглядываясь на стоящего на балконе Ленина.

Дети шли через весь город. Дорогой крали яблоки, огурцы и хлеб с лотков; выкрикивали непристойные слова и все время разбегались во все стороны. Один мальчик швырнул камень в витрину магазина. Девчонка около тринадцати лет, заметив проходящего красного офицера, схватила его за рукав и шепнула, бесстыдно заглядывая в глаза:

– Дай рубль, тогда пойду с тобой…

Наконец, дошли они до приюта. Был это маленький дворец, брошенный хозяином и реквизированный властями. Над фронтоном, опирающимся на четыре колонны, висела белая плита с надписью: «Приют для детей имени Владимира Ильича Ленина».

Солнце заходило за деревьями парка и высокими домами. Дети с шумом входили в красивый некогда зал. Теперь царили здесь разорение, спертый воздух и грязь. Стены были изрешечены пулями, испачканы жиром и испещрены коммунистическими лозунгами, смешанными с безобразными надписями; широкие двухэтажные нары, ничем не покрытые, полные пыли, мусора и следов грязных ног, были расставлены вокруг.

Воспитатель зажег керосиновую лампу, а один из ребят поставил на стол таз с вареной картошкой.

– Стерва! – рявкнул сидящий на нарах подросток. – Только картофель могут добыть! Пусть их черная смерть задушит!

После ужина девочки и мальчики начали ложиться спать, подкладывая под голову скрученные лохмотья, бранясь и богохульствуя все время.

В комнату бесшумно проскользнула четырнадцатилетняя девчонка. Была она лучше других одета. Молчала, глядя серьезно и строго карими глазами.

– Где же ты шлялась, Любка! – крикнул на нее подросток, почти нагой, бесстыдно развалившийся на нарах. – Если будешь мне изменять, зубы тебе повыбью!

Сплюнул и безобразно выругался.

Любка, не отвечая ему, разделась и тихо просунула свое верткое тело между подростком и съежившейся подругой.

Зал погрузился в молчание. Раздавалось только громкое дыхание засыпающих детей. За печкой трещал сверчок. Где-то недалеко завыла жалобно собака, тонко, стонуще.

Тишину прервал шипящий, оборванный шепот:

– Ну, ну, Любка…

– Оставь меня! – просила девчонка.

– Соскучился по тебе… ну, не противься… ведь не первый раз… Любка, ты самая лучшая из всех! Поцелуй… не противься!

– Оставь меня! – шепнула она жарко. – Сегодня не могу, Колька! Была с мамой в церкви. Священник отправил богослужение, очень красивое богослужение… все пели… наплакалась.

– Глупые бредни! – засмеялся Колька. – Вера – это опиум для людей… отрава. Иди уж… иди…

– Не хочу! Не понимаешь, что сегодня не могу? – воскликнула она угрожающе.

Они начали бороться, дышать тяжело и бросать проклятья. Дети проснулись и ругались:

– Спать не дают, собаки паршивые!

Колька впал в ярость:

– Ага! Ты такая? – крикнул он. – Плевать я хочу на тебя, плюгавку! Нос задирает… Обойдусь без тебя, но ты меня еще попомнишь, падаль! Манька, ко мне!

Какая-то нагая фигура, таща за собой грязные лохмотья, перескочила через лежащих детей и со смехом упала на нары тут же около подростка.

– Пусть смотрит эта потаскуха, как любят друг друга порядочные коммунисты! – крикнул Колька, обнимая девушку.

Дети поднялись со своих мест и окружили мечущиеся тела товарищей. Смотрели блестящими глазами, стискивая зубы и громко вздыхая.

Только после полуночи в Приюте для детей имени Владимира Ильича Ленина взяла верх тишина. Все спали. Только одна фигура, съежившаяся под дырявым, подпаленным одеялом, тихо плакала, поднимая плечи и вздыхая жалобно. Была это Любка. Предчувствовала что-то недоброе и была оскорблена в своих чувствах, которые охватили ее в церкви, где таинственно пылали желтые языки восковых свечей, раздавались голоса хора, а священник, седой и доброжелательный, проникновенным голосом промолвил певуче:

– Минуют они муки и несчастья, придет Христос Спаситель и скажет: «Благословенны маленькие дети, потому что для них есть Царство небесное Отца моего!».

Уснула она в слезах и вздохах. Пробудил ее шум. Дети вставали, ругаясь и крича.

Колька бесстыдный, нагой обнимал и щипал Маньку. Никто не мылся и не расчесывался. Только один из подростков, покрытый грязью с ног до чуба бесцветной головы, налил воды в миску, оставшуюся после съеденной картошки, и мыл ноги.

Внесли чайник с чаем, жестяные кружки и порезанный на равные кусочки хлеб. Дети начали есть. Заметив входящего воспитателя, Колька воскликнул:

– Товарищ! Любка Шанина была вчера в церкви. Требую суда над ней, так как она изменила принципам коммунистической молодежи!

Суд состоялся немедленно, тут же, у стола, на котором стоял искривленный чайник и заржавленные грязные кружки. Любка была лишена права пользоваться благодеяниями приюта имени Ленина.

Немного погодя стояла она на улице и оглядывалась беспомощно. Не знала, что с собой делать. Идти к матери, которая сама жила впроголодь, не посмела. Безотчетно направилась она в город. На рынке, куда каждое утро приезжали крестьяне с капустой, картофелем и хлебом, выменивая сельские продукты на разные предметы и одежду, Любке удалось незаметно схватить огурец. Побежала она с ним в сторону людных улиц.