Антоний Оссендовский - Ленин

В это время Владимир путешествовал по России, задерживаясь в фабричных городах. Знакомился с рабочими, которых слушал внимательно и спокойно.

Однако когда уезжал, рабочие повторяли сакраментальную фразу:

– Не признаем государства, общества, закона, церкви и моральности! Не хотим ниоткуда помощи! Мы становимся силой и в кровавой борьбе добудем по собственной воле, совместными силами свободу и справедливость в соответствии с собственным пониманием!

В этот период Владимир познакомился с двумя достаточно интеллигентными рабочими – Бабушкиным и Шалдуновым – и вместе с ними вовлек в организацию других рабочих, писал прокламации и брошюры, бросал их в среду работающего пролетариата, сея первые зерна жестокой борьбы с целым обществом.

В Петербурге, работая в рабочих кружках, где он преподавал социологию, читал и комментировал Маркса, а также знаменитый «Коммунистический манифест», и еще более расспрашивал, слушал и думал о просыпающихся для действий душах людей бездомных, неуверенных в завтрашнем дне, никем не защищенных и безнаказанно эксплуатируемых.

В одном из кружков, организованных в фабричном районе Петербурга – Охте, познакомился он с работницей фабрики Торнтона. Красивую крупную девушку с льняными косами, пышной грудью и смелыми глазами звали Настей. Ульянов, пожимая ее небольшую, но твердую ладонь, вспоминал Настьку из Кокушкино, избиваемую пьяным отцом, обманутую молодым дворянином и убитую деревенской знахаркой.

«Эту никто не обманет! – подумал, глядя с улыбкой на работницу. – Решительная и смелая женщина. Не даст себя в обиду!».

В этот вечер он говорил об Эрфуртской программе. Работницы слушали сосредоточенно, а он, по своей привычке, подчеркивал слова, повторял наиболее важные пункты и пытался возбудить в слушающих стремление для выявления воли и действий.

Не чувствовал, однако, себя спокойным. Присутствие красивой Насти, пышущей молодостью, стихийной силой и жаром крови, раздражало его. Помимо воли задерживая на ней свой взгляд, все чаще искал ее зрачки, а в них – ответа на молчаливый вопрос. Видел ее дерзкие, гордые, почти смелые глаза, в которых прочитал также не высказанный устами вопрос. Высокая, пышная грудь бурно волновалась. Упругое сильное тело мгновениями напрягалось чувственно и лениво.

Взгляды, бросаемые Ульяновым на девушку, заметил Бабушкин. В перерыве, когда подали чай, он подошел к Владимиру и шепнул ему на ухо:

– Настя Козырева – грамотная девушка и партийный товарищ, только предостерегаю вас в отношении нее, потому что она не совсем свободна.

– Какие у вас подозрения? – спросил Ульянов.

– Никаких! Ничего плохого не хочу о ней сказать. Знаю только, что любит она веселую жизнь и обольщает молодого фабричного инженера. Он ее очень любит, и она то принадлежит ему, то месяцами его избегает…

– Не говорили ли вы ей, что не следует связываться с буржуазией? – спросил он.

– Нет! Нам это на руку. Через нее узнаем, что намеревается делать против рабочих фабричная дирекция.

– А-а! – протянул Ульянов. – Не нужно запрещать ей этих интрижек.

Сказал это и почувствовал большую досаду. При этом отдавал себе отчет, что ревнует Настьку.

– Я провожу вас домой, товарищ! – шепнул он, подходя к ней.

Она взглянула на него быстро и блеснувши глазами, ответила лениво:

– Благодарю…

Долго ходили они по темным улицам предместья, дошли до лесу в Палюстрово и уже перед рассветом стояли перед маленьким деревянным домиком.

– Здесь я живу, – произнесла она потягиваясь. – Завтра воскресенье, можно спать, сколько хочешь.

– И правда! – согласился он. – Завтра воскресенье.

Настя ничего не ответила. Постучала в окошко. Заспанная растрепанная женщина с ребенком на руках приоткрыла двери и гаркнула:

– Черт возьми! Испугала же ты меня. Думала, что это снова полиция.

Девушка, не прощаясь с Ульяновым, вошла в сени и уже в их мраке кивнула ему головой. Он вошел. Слышал, как скрипнул ключ в замке, окружила его темнота, но скоро почувствовал, что сильные горячие руки обняли его и толкнули к дверям. Быстро обернулся, нашел в темноте упругое тело Насти, прижал к себе; начал целовать губы, щеки, шею и мягкие волосы, тяжело вздыхая и шепча путаные слова, неизвестно откуда приходящие ему на ум. Вошли в маленькую комнатку, ничего не говоря между собой…

Ульянов покинул халупу только во втором часу пополудни. Чувствовал усталость, какой-то неприятный осадок, презрение к себе и тоску. Как обычно, начал анализировать свое настроение.

– Тьфу, к черту! – буркнул он. – Красивая самка, ничего не скажешь! Мало таких ходит по земле… Смелая, ни о чем не спрашивала и ничего не требовала. Только зачем я ввязался в эту историю? Не смогу теперь говорить при ней спокойно и решительно. Она будет думать, что я все-таки ничем от этого инженера не отличаюсь.

Припомнил себе случайно брошенное слово Насти: «Хочу убедиться, могут ли эти специалисты сделать что-то настоящее. Если нет, то не стоит болтать и восстанавливать против себя. Нужно тогда другой давать себе совет».

Не стал он ее расспрашивать о том, что она думала, так как внезапно оплела его горячими руками и начала нежно прижиматься и ластиться, как кошка.

Два дня он не видел Насти, а когда ее встретил, возвращаясь с собрания, пошел за ней и провел ночь в темной каморке работницы.

Несколькими днями позже пришел к нему Бабушкин и сказал, что Настя устроила скандал на фабрике, ударила в лицо ухаживающего за ней инженера и побежала с жалобой в дирекцию.

– Что произошло? – спросил Ульянов. – Почему это сделала?

– Не знаю! – ответил рабочий. – Бешеная девушка! Знают ее хорошо во всем районе. Что-то взбрело ей на ум… кто бабу поймет?!

Засмеялся и начал говорить о приобретении нового гектографа для печатания нелегальных прокламаций.

В тот же вечер на собрание кружка пришла Настя, и после окончания чтения и дискуссии Владимир вместе с ней покинул помещение.

– Прогнала инженера! – воскликнула она со смехом. – Теперь ты у меня. Никого больше не хочу! Пойдем развлечемся в какой-нибудь ресторан, где играет музыка и где много света.

Он взглянул на нее с мрачным удивлением.

– Ходила туда со своим инженером? – спросил он.

– Ходила! Я все же не скотина, которая может всю жизнь провести в грязном хлеве, в потемках, не изведав ни одной радостной минуты, – парировала она. – Я хочу жить!

– У меня нет времени, моя дорогая! – буркнул он неохотно. – Я не хочу зависеть от этих вещей.

– А от каких? – спросила она и прищурила глаз.

«От борьбы», – хотел сказать, но раздумал он, так как припомнил себе, что совсем не боролся, чтобы завоевать эту девушку, а она, был убежден, думала, собственно, об этом.