Антоний Оссендовский - Ленин

Болдырев не ждал больше, быстро вышел и скрылся в ближайших воротах. Видел, как несколько вооруженных рабочих бросились уже через улицу и окружили поколоченного.

Через мгновение выволокли из ворот купца и внушительного молодого человека в урядничьей шапке. Повели их, погоняя прикладами и кулаками, но внезапно группа остановилась. Арестованных поставили у стены. Рабочие отбежали на середину улицы и дали залп. На тротуаре осталось два неподвижных тела.

Болдырев не смотрел на лежащие трупы, потому что чувствовал, что охватывает его сильный испуг, а дрожь сотрясает все тело. Начал спрашивать себя.

Нет! Не был это страх за собственную жизнь. Болдырев чувствовал скорее кошмар неизвестного, но надвигающегося уже бедствия. Не видел его, не слышал его голоса, но чувствовал, как кошмар стискивает грудь и сдавливает горло холодными пальцами. Издалека доходили отголоски стрельбы. Несколько прохожих промелькнуло перед воротами, в которых он укрывался. Болдырев пошел за ними и свернул в боковую улицу. Должен был, однако, остановиться. Тротуар и мостовая были загорожены. Толпа подростков в гимназических фуражках строила баррикаду. Носили из дворов камни, куски угля, колотые дрова, ящики, столы. Быстро вырос довольно большой окоп, над которым трепетало красное знамя.

Подростки работали в спешке. Одни еще носили тяжелые мешки и доски, другие уже заряжали винтовки и занимали позиции на баррикаде.

Кто-то крикнул пронзительно:

– Солдаты!

Все укрылись за шанцем. Толпа, наблюдавшая работу подростков, рассыпалась в одно мгновение. Загремели залпы. Над отрядом, двигающимся улицей, был поднят белый платок. Отозвался рожок.

Несколько ребят, размахивая платками, вышло к солдатам навстречу.

– Зачем стреляете, – спрашивали их солдаты.

– Мы за товарища Ленина боремся! – ответили они хором.

– Так и мы идем на помощь к Зимнему Дворцу, – отвечал подофицер, ведущий отряд.

Из выхода поперечной улицы вышло несколько вооруженных людей и остановилось на тротуаре.

– Пароль? – крикнули они.

– Пролетариат… – ответили солдаты.

В этот момент раздались выстрелы. Отряд рассыпался в панике; на мостовой, плавая в крови, как рыбы, выброшенные на берег, долго метались тела солдат и двух гимназистов.

– Боже! – охнул Болдырев и уже бежал бледный, дрожащий, совсем беспамятный.

У него было только одно желание – скрыться в своей укромной квартире побыстрее, чтобы ничего не слышать и не видеть. Влетел в сени дома и направился к лифту.

– Машина не работает, – сказал старый портье неприязненным голосом.

– Очень неприятная новость… – заметил инженер.

– Будет хуже… Лифт – это глупость! Невысоко, может, господин дойдет пешком. Простые люди обходятся без лифта, следовательно, и буржуи могут.

Болдырев с удивлением посмотрел на портье. Знал он этого человека пятнадцать лет. Был он всегда вежливый, тихий, услужливый. Теперь поглядывал на инженера понурым взглядом и улыбался зло.

– Быстро изменились… гражданин… – буркнул Болдырев.

– Сожалею, что произошло это на старости лет! – ответил портье почти дерзко.

Инженер уже больше ничего не говорил. Вошел на второй этаж и позвонил.

Служанка открыла ему двери и посмотрела на него загадочным взглядом.

– Дома ли госпожа? – спросил он.

– Дома, – ответила она. – Госпожа не пожелала дать мне сегодня перед полуднем отпуск, а в то же время…

– Очевидно, – прервал Болдырев, – прежде нужно сперва подать обед.

– У меня сейчас более важные дела! – ответила она запальчиво. – Все служащие обязаны быть на митинге. Можете сами приготовить себе обед и накрыть стол… Не умрете!

Болдырев понял все и подумал: «Невольники чувствуют свободу и поднимают голову. От них натерпимся больше всего…».

Он сбросил пальто и вошел в кабинет. Начал ходить по комнате и растирать замерзшие руки.

Чувствовал непереносимую тревогу. Какое-то плохое предчувствие лежало камнем на его сердце. Этот день, его день, оказался испорченным, с этим он вернулся домой. Обычно чувствовал в себе силу и оказывался с ощущением пережить, в состоянии тихого мечтательного настроения. Сегодня от этого настроя не осталось и следа.

Он прошел в комнату жены. Она сидела у письменного стола и на звук его шагов даже не подняла головы.

– Маша… – произнес он тихо.

Госпожа Болдырева внезапно опустила голову на руки и начала тяжело всхлипывать.

– Маша… Маша… – повторял он взволнованным голосом.

– Вижу теперь, как я тебе безразлична, – начала она говорить сквозь слезы. – В такую страшную минуту ты не думаешь обо мне, предоставляя самой себе. Вокруг выстрелы… Прислуга сразу стала грубой и вызывающей. А ты… ты… предпочитаешь пребывать с той женщиной! Для нее все, чувства и забота, а для меня ничего! За что? Еще год назад, будучи в одиночестве, я целую ночь плакала, билась головой о стену в отчаянии. Имела, однако, надежду, что вернешься, что поймешь разницу между той… балериной… и матерью твоих сыновей… женщиной, которая в доле и недоле оставалась с тобой. Ошиблась! Это уже не безумство, не поздние фантазии, это любовь! Ты ее любишь… Беспокоишься в это страшную ночь о ней, только о ней!

Рыдание прервало ее слова.

Она встала с заплаканными, отчаявшимися глазами, смотрела на сконфуженного мужа. Он стоял перед ней и думал, что она могла показаться молодой женщиной. Стройная, горделивая осанка, черные прекрасные волосы, в которых кое-где поблескивали серебряные нити, лицо, открытое, привлекательное, красивые сапфировые глаза и свежие, еще горячие губы, почти девические – ничего не говорило о старости. Только две глубокие морщины около рта и мученическое, страдальческое выражение глаз свидетельствовали о глубоком терпении этой женщины и тоске.

– Маша… – произнес Болдырев. – Я знаю, что виноват и не заслуживаю прощения. Несчастный порыв… какого-то почти нездорового и непреодолимого влечения к той женщине. C’est plus fort que moi 14… Я беспокоился о тебе и очень рано выехал. Долго не мог добраться на эту сторону, так как все мосты были в неисправности, а позже, вообрази себе, реквизировали мою машину, шел пешком… скрывался от пуль. Был свидетелем страшных несчастных случаев… ужасающих…

Как малое, робкое дитя схватил он жену за руку и срывающимся голосом рассказывал о своих переживаниях.

– Ждет нас великое несчастье! – повторял он постоянно.

Она молчала, не в силах сдержать рыданий, поднимающихся из сердца, и забыть обиду, тяжелую, болезненную, переходящую мгновениями в ненависть.

В прихожей раздался звонок, нетерпеливый, резкий.

Немного погодя ворвался высокий, смуглый молодой человек.

– Рад видеть вас вместе! – воскликнул он. – Что, Григория еще нет?