Антоний Оссендовский - Ленин

Вернулись бегом на площадь. Фургона там не нашли, он уже уехал. Отряды повстанцев отправились к месту сбора. Новые толпы, выплывающие со всех улиц, подхватили Болдыревых. Они бежали рядом с другими; терялись в толчее; были даже рады, что могут не смотреть друг другу в глаза. Чувствовали себя щепками, уносимыми могучим вихрем, набухшим, помешанным. В сердце у них был грызущий стыд и презрение к самим себе. Какие-то голоса, доносившиеся из шумного гомона тысяч людей, призывали категорично к действию, немедленному, смелому, необходимому, как защита собственной жизни.

Вокруг раздавались рычание, свист, смех и крики:

– К дворцу! К дворцу!

Штурм Зимнего дворца

Кадр из художественного фильма «Октябрь», 1927 год

На площади еще добивали последних защитников Временного Правительства, когда Ленин уже входил в Зимний Дворец, Халайнен и Антонов-Овсиевский во главе финских и латышских революционеров прокладывали ему дорогу в толпе.

Солдаты, рабочие; воры и бандиты, выпущенные повстанцами из уголовных тюрем; нищие, которые сразу забывали о своем увечье; дворцовая прислуга, дворники из соседних домов и даже дети; толпы воющих, рычащих, смеющихся безумно людей пробегали бесконечные анфилады прекрасных залов с выбитыми пулями окнами и отколотыми карнизами.

Пьяный мужик, окруженный группой громко хохотавших женщин, стоял перед громадным зеркалом в вырезанной позолоченной раме. Он рассматривал себя долго, с серьезным лицом поправляя барашковую шапку и поглаживая бороду. Немного погодя пришла ему в голову веселая мысль. Начал он топать ногами, подпевать и быстро пустился в пляс, приседая и притопывая. Приблизился так близко к зеркалу, что обтер рукавом кожуха стеклянную поверхность. Это его разгневало. Он остановился и злыми глазами глядел мгновение, а затем выбросил из себя поток гнилых ругательств и со всей силы ударил по стеклу ногой. Оно разлетелось на осколки, рассыпалось со звоном. Толпа зарычала, взрываясь смехом и воем.

Они бросились уничтожать. Разбивали зеркала, резные вазы, срывали со стен картины и топтали их. Несколько подростков, поломавши стул, бросали обломки дерева в венецианскую люстру, заслоняя лица и головы от сыпящихся осколков цветного стекла и электрических ламп. Женщины собирали драпри, сдирали обшивку канапе и кресел; срывали шелковые обои, покрывающие стены.

– Грабьте, братишки, награбленное! – орал бледный рабочий, штыком тыкая статуэтку амура из малахита.

Треск ломаемой мебели, грохот сбрасываемых картин, вырезанных из камня ваз, статуй, тяжелых часов из бронзы сплетался с криком и проклятьями грабителей, возбужденных ссорой и потасовкой из-за добычи. Солдаты стреляли по прекрасным капителям мраморных колонн, селенитовых и малахитовых, били прикладами по зеркалам и картинам, по каменным плитам столов, по блестящим эмалью и мозаикой шкафчикам и письменным столам. Штыками распарывали ковры, китайскую, турецкую и японскую парчу; сбрасывали на паркет портреты в тяжелых золоченых рамах, увенчанных императорскими коронами.

В маленьком кабинетике висел одинокий портрет Александра III.

Толпа, вбежав, остановилась, охваченная сильным испугом. Из мрака взирало тяжелое неподвижное лицо царя. Сдавалось, что холодные голубые глаза жили. В черном мундире, с одиноким белым крестиком Святого Георгия на груди, на которую спадала длинная широкая борода, царь стоял с рукой, всунутой под пиджак, и смотрел строго, проницательно.

– Александр Александрович, император… – раздался голос, в котором звучал страх. – Жестокий был царь… Александр III, отец Николая.

– Палач! Убийца крестьян и рабочих. Тиран! – крикнули другие. – Бить его!

Стащили портрет со стены, поломали раму. Десятки рук хватали полотно картины, впиваясь в него пальцами; царапали, ломая себе ногти, вплоть до того, что кровь начала пятнать бледное лицо царя.

Разъяренная старая баба, завернутая в шелковую портьеру, похищенную минуту назад, вскочила на полотно, чтобы его разорвать. Со скрежетом разрывала она твердые несгибаемые пряди портрета. Остался только лоскут с кусочком лба и одним жестоким, проницательно поблескивающим глазом.

– Еще на нас смотришь?! Угрожаешь?! – писклявым взбешенным голосом крикнул старый рабочий с винтовкой на плече. – Ты же меня послал в Сибирь, палач! Выпил полностью мое здоровье, мою кровь! Я тебе окажу взаимную услугу… жди! Жди!

Широким движением рук отстранил он толпу и начал расстегивать ремень, поддерживающий штаны. Обнажился и уселся над портретом, бессмысленный, темный, как ночь. Молчал, глядя прямо перед собой неподвижными глазами.

Толпа рычала, взрываясь смехом, шутя и выкрикивая похабные слова.

– Ленин! Ленин говорит! Спешите, товарищи! – раздавались громкие призывы бегущих через соседний зал людей.

– Ленин говорит! Ленин! – повторяла толпа.

Выбежали все, работая локтями и кулаками, ругаясь и вопя ошалелыми, хриплыми голосами. На смятом паркете, среди щепок, поломанных рам и кусочков позолоты остались лоскуты императорского портрета, оскорбленного тем, во что только могла вылиться слепая месть невольника. В огромном малахитовом зале, заполненном дымом вонючей махорки, засоренном шелухой подсолнечных семечек, яростно грызущихся победителями, на столе стоял, возвышаясь над толпой, плечистый Ленин. На нем было распахнутое пальто, он метался во все стороны, размахивая руками, и бил словами, как молотом в твердый камень.

– Товарищи, братья! – кричал он, щуря глаза. – Товарищи, братья! Вы одержали победу в столице. Трудящиеся целого света никогда не забудут вашей отваги и вашего порыва. Заложите теперь новое государство. Государство пролетариата. Должно оно стать машиной, способной раздавить всех ваших врагов… еще долго будет продолжаться борьба. Не отступайте, помните, что в эту минуту ваши товарищи завоевывают Москву, а другие проливают кровь во всех городах России. Победа принадлежит вам, товарищи! Вы, только вы будете управлять, судить и извлекать пользу из богатств страны. Никаких прав, ограничивающих свободу рабочих, солдат и крестьян! Никаких привилегий! Никаких войн!

Громогласные крики, рычание и вой прервали речь Ленина.

Он стоял неподвижный и зорко, как чуткий зверь, смотрел, слушал и, щуря глаза, своим инстинктом впитывал скрытые, не срывающиеся с языка мысли и жажды этой толпы. Поднял руку и угомонил собравшихся.

– Завтра мы предложим всем государствам, воюющим на фронтах, заключение мира без аннексий и контрибуций! предложим перемирие между нами и Германией! Землю, захваченную царями и буржуями, отдаем крестьянам!