Антоний Оссендовский - Ленин

Думая о них, Ленин кривил губы и шептал:

– Они боятся Учредительного Собрания как наивысшего выражения воли народа. Теперь это выражение гнездиться будет во мне. Я же разгоню или сомну Учредительное Собрание, подпишу мир и зажму все в один год. Никто мне теперь не воспротивится!

Он решил нанести новый удар сопротивляющимся диктатуре пролетариата социалистам. Приказал созвать большой митинг информационный в Михайловском Манеже. Об этом кричали все газеты. Красные афиши и плакаты, развешанные на улицах, сзывали население на манифестацию, назначенную на 1 января 1918 года.

Накануне этого дня в кабинете Ленина появился Володарский вместе с незнакомым человеком с беспокойными движениями и бегающими глазами.

– Я привел товарища Гузмана, моего помощника, – бросил Володарский. – Хотим сообщить о важном деле. Никто нас здесь не подслушает?

Ленин тронул плечами и ответил с усмешкой:

– Здесь? Наверное, никто…

– Товарищ, у нас есть важная и совершенно заслуживающая доверия информация. Одна организация готовит покушение.

– На кого? На меня? – спросил он.

– Не знаем точно, на кого. Нас уведомили только, что на народных комиссаров, – шепнул Гузман и поднял палец вверх.

– Какая это организация? – задал вопрос Ленин и с интересом ждал ответа, не спуская подозрительного взгляда с глаз комиссаров.

После короткого раздумья Володарский ответил:

– Организация смешанная… Входят в нее белые офицеры и эсеры… знаем только это.

– У вас неточная информация! – воскликнул Ленин. – Царские офицеры не принимают в этом участия. Могли тысячу раз совершить покушение на мою жизнь и не сделали этого. Лишены духа и смелости… живые политические трупы! Или эсеры… Впрочем, не имеет это значения! Что же посоветуем на эти козни? Знаете предполагаемых исполнителей покушения?

– Нет! Знаем только, что покушение подготовлено, – отвечал Володарский. – Пришли мы, чтобы вас удержать, товарищ, от намерений выступления на завтрашнем митинге!

Ленин прошелся по комнате. Сжал руки и рассмеялся.

– Удержать меня? Ведь я заранее сообщил о своем выступлении! Выступлю, товарищи! – ответил он.

Они смотрели на него с удивлением.

– Думаете, можно меня испугать? Человек, который с давних пор не думает о себе, не знает страха. Все же вы знаете, что за границей ходил на переговоры с политической полицией один. Помните, что по приезду в Петроград, перед июльским выступлением, посещал я казармы и произносил речи? Проходил тогда среди рядов ненавидящих меня вооруженных офицеров прежней царской гвардии и солдат, убежденных, что я изменник родины, и готовых меня растерзать. Было это не раз, не два, а десять, двадцать! Результат был всегда один и тот же самый! После моей речи солдаты выносили меня на руках, а офицеры вынуждены были скрываться от гнева обманутых ими солдат! Так будет и теперь. Когда начну говорить, уже никто не осмелится на меня напасть. Никто!

Комиссары долго еще спорили, но Ленин был неумолим. Мысль его была живой, эластичной, так как легко переходил от одного решения к другому, если считал его за лучшее, более практичное, но в случае взятия на себя ответственности и собственной безопасности не знал колебаний. Таким образом, они должны были ему уступить.

Назавтра в одиннадцать часов входил он уже в Манеж, набитый так плотно, что люди не могли двинуться. Когда взошел он на трибуну и взглянул на толпу, показалось ему, что видит он громадное поле, где колеблющиеся головы, как зрелые колосья, создавали волну.

«В такой давке никто не сможет даже выстрелить», – подумал он, с доброжелательной улыбкой смотря на ближайшие ряды зрителей.

В течение целого часа глухим, хриплым голосом, размахивая руками и колотя ими по трибуне, как молотом по наковальне, подчеркивая движениями лысого черепа наиважнейшие понятия,

Ленин вбивал в головы слушающих несколько необходимых мыслей, повторяя их непрестанно, то и дело меняя форму и все более решительным тоном.

Он объяснял необходимость обороны перед германским империализмом, обещал скорый конец войны, которая закончится направленной к пролетариату мольбой германской буржуазии о мире.

– Вы его не отдадите правительству Вильгельма, – призывал Ленин. – Так как знаете, что готовит день восстания в Берлине социалистическое правительство Карла Либкнехта, с которым условия мира будут условиями войны с капитализмом Англии и Франции за диктатуру пролетариата в Европе! Только вы, рабочие и крестьяне России, являетесь авангардом мировой революции! Крестьяне владеют всей землей и поставляют борющемуся пролетариату потребные продукты, во имя свободы, равенства, вечного мира! Будьте бдительны, чтобы враги вас не обманули. Уже теперь они требуют от нас повиновения по отношению к Учредительному Собранию, в которое входят явные и тайные изменники трудящегося народа!

Поднялись крики сторонников и противников Ленина.

Диктатор говорил дальше. Подошел, в конце концов, к описанию благосостояния, которое наступит в России, когда все будут работать, как братья, для общества, когда забудут о тяжелых годах неволи и гнета. Спрашивал строго, как отец, увещевающий детей:

– Думаете ли вы, товарищи, братья и сестры, что для вашего будущего счастья не стоит продержаться несколько месяцев лишений, недостатков и напряжения?

Сорвалась буря восклицаний:

– Да здравствует Ленин! Наш отец! Вождь! Опекун! Защитник! Веди нас! Научи!

Ленин поднял руки и крикнул:

– Помните, что вы решили в данный момент. Защита страны! Работа и хлеб для армии. Отклонение Учредительного Собрания, которое разжигает новую вражду в народе и наложит на крестьян несокрушимые узы!

– Помним! Присягаем! – раздались восклицания.

Толпа вздрогнула, притиснулась к трибуне, подхватила Ленина и, передавая его из рук в руки, вынесла из Манежа.

Ленин сел в машину, а за ним хотел влезть Троцкий.

– Нет! – произнес диктатор. – Мне нужно говорить с товарищем Платтеном. Он поедет со мной!

Швейцарский интернационалист в это время сел в машину.

Ленин улыбался и думал, что не должен ехать с Троцким, над головой которого повис приговор, выразительно звучавший в словах еврейской делегации. Наилучшим спутником смелости является осторожность.

Эти мысли были прерваны двумя револьверными выстрелами. Их сухой треск едва пробился через шум восклицаний и вой толпы, выползающей из Манежа.

Сидящий рядом с Лениным Платтен охнул и схватился за плечо. Через стиснутые на рукаве пальцы сочилась кровь.

– Я ранен… – шепнул он.

Машина на полной скорости рванула с места.

Ленин осмотрелся. В кузове автомобиля он заметил два отверстия от пуль.