Мигель де Сервантес - Дон Кихот. Часть 2

– Да услышит тебя Бог я да оглохнет грех! – сказал тихо Санчо.

Эти люди были одинаково удивлены и речами Дон-Кихота него видом, хотя они не поняли и половины того, что он говорил. Они кончили обед, подняли образа на плечи и, простившись с Дон-Кихотом, отправились в дальнейший путь.

Что касается Санчо, то он как будто никогда не знал своего господина – так был он поражен его знаниями, и подумал, что нет на свете истории, которую он не знал бы, как свои пять пальцев и не запечатлел бы в своей памяти.

– По истине, сеньор наш господин, если то, что с нами сегодня было, может быть названо приключением, то это было самое приятное, самое сладостное изо всех, какие случались с нами во все время нашего паломничества. Мы вышли из него без шума и без единого удара палкой; мы же взяли шпаги в руку, не ударяли землю нашими телами, не испытали мук голода; слава Богу, что он дал мне собственными глазами увидать такую вещь.

– Ты прав, Санчо, – сказал Дон-Кихот, – но обрати внимание на то, что час к часу не приходится и что не всегда бывает одинаковая удача. Что касается тех случаев, которые в просторечии называются предзнаменованиями и которые не основываются ни на каком естественном основании, то благоразумные люди судят о них и считают их счастливыми встречами. Когда один из суеверных людей встает рано утром, выходит из дому и встречает монаха из ордена блаженного святого Франциска, он отворачивается к нему спиною, как будто бы наткнулся на грифа, и возвращается обратно домой. Другой просыплет соль на стол, и становятся оттого не в духе, как будто бы природа обязана предуведомлять о будущих несчастиях помощью таких малых средств. Благоразумный человек и христианин не должен по таким пустякам судить о том, что небо намерено совершить. Сципион приезжает в Африку, спотыкается сходя на землю, и видит, что солдаты приняли это за дурное предзнаменование. А он, обнимая землю, говорит: «Ты не уйдешь от меня больше, Африка, потому это я тебя держу в своих руках». Так вот, Санчо, встреча с этими святыми иконами была для меня счастливым событием.

– Я думаю, – отвечал Санчо, – но я бы хотел, чтобы ваша милость, сказали мне одну вещь: отчего испанцы, когда идут в битву, говорят, призывая св. Иакова Матамореса: «Святой Иаков, и запрись Испания». [209]Разве Испания отворена и хорошо бы было запереть ее? или что это за церемония такая?

– Как ты прост, Санчо! – отвечал Дон-Кихот. – Ты должен знать, что этот великий рыцарь Гиацинтового креста дан Богом в патроны Испании исключительно для кровавых столкновений, которые бывали у испанцев с маврами. Поэтому они и призывают его как своего защитника во всем битвах, которые, они дают, и много раз он являлся воплощенный и атаковал сламывал и уничтожал саррацин. Эту истину я могу подтвердить множеством примеров из испанской истории, самых достоверных.

Переменив разговор, Санчо сказал своему господину: – Я поражен, господин, наглостью этой Альтисидоры, герцогининой камеристки. Она должно быть порядочно ранена этим плутом, который называется Амуром. Говорят, это слепой охотник, который, хотя и близорук, или, вернее, безглаз, но если избирает себе какую цель, то попадает в нее, как бы мала она не была и пронзает ее то и дело своими стрелами. Я слышал, что о целомудрие и скромность девушек стрелы притупляются и сламываются, но, по-видимому, об эту Альтисидору они еще обостряются, вместо того чтобы притупляться.

– Заметь, Санчо, – отвечал Дон-Кихот, – что Амур в своих замыслах не проявляет ни уважения, ни тени рассудка. Он схож со смертью, которая также поражает одинаково и высокие башни королевских дворцов и скромныя хижины пастухов, а когда она совершенно овладевает душой, она, прежде всего, отнимает у нее страх и стыд. Потому-то Альтисидора и высказала нескромно свои желания, которые в моей душе отозвались больше смущением, нежели жалостью.

– Поразительная жестокость! – воскликнул Санчо. – Неслыханная неблагодарность! Что меня касается, то я могу сказать, что бы я сдался и дал себя взять при малейшем слове любви, с которым ко мне бы обратились. Черт меня возьми! Какое каменное сердце! Какие бронзовые внутренности, какая жестокая душа! Но не могу себе представить, что эта дева увидала в вас, что так влюбилась и разгорелась. Какой наряд, какая осанка, какая грация, какая черта лица могла ее прельстить? Как каждая из этих вещей в отдельности или все вместе могли заставить ее так влюбиться? Право же, я не раз принимаюсь осматривать вашу милость с кончика ног до последнего волоска на голове и вижу только вещи, созданные скорее для того, чтобы пугать людей, чем чтобы влюблять их. Так как я слышал, что красота первое и главное качество нужное, чтобы пробуждать любовь, а ваша милость вовсе не обладаете ею, так я и не понимаю, во что влюбилась эта бедная девушка. – Заметь, Санчо, – возразил Дон-Кихот, – что есть два рода красоты: телесная и духовная. Духовная сияет и обнаруживается в уме, благопристойности, щедрости и обходительности, а всеми этими качествами обладает даже безобразный человек. Когда прельщаются такою красотой, а не телесной, любовь бывает особенно горяча и продолжительна. Я отлично вижу, Санчо, что я некрасив, но сознаю также, что я и не уродлив, а человеку порядочному достаточно иметь названные мною духовные качества и не быть чудовищем, чтобы быть нежно любимым.

Разговаривая таким образом, они въехали в лес, стоящий в стороне от дороги, и Дон-Кихот вдруг, совершенно неожиданно, очутился в зеленых шелковых сетях, протянутых между двумя деревьями. Не понимая, что это означает, он сказал Санчо: – Мне кажется, Санчо, что то, что мы встретили эти сети, означает, что с нами случилось одно из удивительнейших приключений, какие можно вообразить. Будь я повешен, если преследующие меня чародеи не хотят задержать меня ими, чтобы не дать мне уехать в наказание за суровость, выказанную мною прекрасной Альтисидоре. Ну, а я говорю им, что, будь эти сети, не то что из зеленого шелка, а хоть бы так же крепки, как алмаз, или даже крепче тех, которые ревнивый Вулкан запутал Венеру и Марса, я бы и тогда разорвал их, как камыш или простые нитки.

Сказав это, он хотел разорвать все петли и вырваться из сетей, когда взорам его вдруг представились две прекрасные пастушки, выходившие из чащи леса, или, по крайней мере, две женщины, одетые пастушками, только не в кожаных, а в парчовых корсажах, и в юбках из дорогой золотой тафты. Волосы их ниспадали локонами на плечи и были такого золотистого цвета, что их можно было сравнить с солнцем. Головы их были украшены гирляндами, в которых зеленый лавр переплетался с красным амарантом. По наружности им можно было дать больше пятнадцати, но меньше восемнадцати лет. Их появление удивило Санчо, сразило Дон-Кихота и остановило солнце в его течении. Все четверо стояли, храня полнейшее молчание, нарушенное, наконец, одною из пастушек, которая сказала Дон-Кихоту: