Оноре Бальзак - Сочинения

– Ну как, придумали вы наконец для меня шляпу? – спросил пейзажист.

– Что вы, сударь, в две недели?! – воскликнул Виталь. – Да еще для вас!.. Двух месяцев и то мало, чтобы напасть на форму, которая подходила бы к вашему лицу! Видите – вот ваш литографированный портрет, он всегда здесь; я уже основательно вас изучил! Я не стал бы так стараться и для принца, но вы ведь больше, чем принц, – вы художник! И вы меня понимаете, друг мой.

– Перед вами – один из выдающихся наших изобретателей, – сказал Бисиу, представляя Газоналя, – человек, который был бы не менее велик, чем Жаккар, согласись он только ради этого отправиться к праотцам. – Наш друг, владелец суконной фабрики, открыл способ извлекать индиго из старых синих фраков; он пожелал познакомиться с вами, личностью поистине незаурядной, ибо вы ведь сказали: «Шляпа – это весь человек» . Ваше изречение привело его в восторг. Ах! Виталь, у вас есть вера! Вы во что-то верите, вы страстно увлечены своим делом!

Виталь задыхался от приятного волнения, он даже побледнел.

– Встань, жена!.. Этот господин – князь науки.

По знаку мужа г-жа Виталь послушно встала. Газональ отвесил ей поклон.

– Буду ли я иметь честь подобрать для вас головной убор? – спросил Виталь с радостной готовностью.

– За ту же цену, как для меня, – заявил Бисиу.

– Разумеется! Я не притязаю на иное вознаграждение, кроме удовольствия быть иногда упомянутым вами. Господа! Вашему другу нужна живописная шляпа, вроде той, какую носит господин Лусто, – произнес Виталь, со значительным видом посмотрев на Бисиу. – Я подумаю над этим.

– Вы не жалеете трудов, сказал фабрикант провинциальный фабриканту парижскому.

– О, только для немногих – для тех, кто умеет ценить мое усердие. К примеру сказать, среди аристократии значение шляпы постиг лишь один человек – князь де Бетюн. И как это мужчины не понимают простой вещи, совершенно ясной женщинам; из всех предметов одежды прежде всего бросается в глаза шляпа! Почему они не подумают о том, чтобы изменить нынешний фасон шляп, прямо скажу – отвратительный! Но из всех народов мира французы особенно упорствуют в однажды содеянной глупости! Господа, я вполне сознаю все трудности! Я говорю сейчас не как автор сочинений на эту тему, где, думается, я сумел философски исследовать данный вопрос, нет, сейчас я говорю исключительно как шляпочник; только я один нашел способ хоть немного облагородить ужасные головные покрышки, которыми пользуются сейчас во Франции, – пока мне еще не удалось окончательно ниспровергнуть их.

Он показал им уродливую современную шляпу.

– Вот – враг, господа, – заявил он. – И подумать только, что самый остроумный народ в мире соглашается носить на голове этот обломок печной трубы, как выразился один из наших писателей. Вот все изгибы, которые мне удалось придать этим безобразным линиям, – прибавил он, показывая одно за другим свои творения . – Но хотя, как вы сами видите, я умею приноравливать их к самым различным типам: вот, например, шляпа врача, эта – бакалейщика, эта – денди, далее – шляпа художника, эта – человека тучного, а та – человека тощего, – все они отвратительны! Постарайтесь уловить мою мысль до конца!

Он взял в руки широкополую шляпу с низкой тульей.

– Вот шляпа, которую в свое время носил выдающийся критик Клод Виньон, человек независимый, изрядный кутила… Затем он поладил с правительством, его назначили профессором, библиотекарем; сейчас он пишет только в «Деба», его сделали докладчиком Государственного совета, он получает шестнадцать тысяч жалованья и четыре тысячи зарабатывает в газете; у него орден… Отлично! Вот его новая шляпа!

И Виталь показал шляпу, формой и изгибами приличествующую человеку вполне благонамеренному.

– Вам следовало бы сделать для него шляпу полишинеля! – воскликнул Газональ.

– У вас, господин Виталь, гениальная голова по части головных уборов, – заметил Леон.

Виталь поклонился, не поняв насмешки.

– Не можете ли вы мне объяснить, – спросил Газональ, почему ваши магазины по вечерам закрываются позже всех других, даже позже, чем кафе и кабачки? Меня это сильно заинтересовало.

– Во-первых, наши магазины очень выигрывают при вечернем освещении, а кроме того, на десять шляп, проданных днем, вечером приходится пятьдесят.

– Все как-то странно в Париже, – вставил Леон.

– И однако ж, несмотря на все мои старания и успехи, – продолжал Виталь свое самовосхваление, – я должен идти дальше и ввести в моду шляпу с круглой тульей. Вот к чему я стремлюсь!

– В чем же помеха? – осведомился Газональ.

– В дешевизне, сударь. Прежде всего прекрасную шелковую шляпу можно приобрести за пятнадцать франков, и это убивает нашу торговлю, ибо у тех, кто живет в Париже, никогда не найдется пятнадцати франков на новую шляпу. А если касторовая шляпа и стоит тридцать франков, то это дела не меняет! Когда говорят «кастор» – надо иметь в виду, что во всей Франции не купишь больше десяти фунтов касторовой шерсти; она стоит триста пятьдесят франков фунт, на шляпу идет одна унция; к тому же касторовые шляпы никуда не годятся: касторовая шерсть плохо принимает краску, за десять минут рыжеет на солнце, шляпа от жары коробится. То, что мы называем кастором, просто-напросто заячья шерсть. На выделку шляп высших сортов идет спинка, второсортны – бочки, а на третий сорт – шерсть с брюшка. Вот я и выдал вам секреты ремесла, но вы ведь – люди порядочные. Но что бы ни нахлобучивали на голову – заячью шерсть или шелк, пятнадцать или тридцать франков, – вопрос остается неразрешимым. За шляпу нужно платить наличными, вот почему шляпа остается тем, что она есть. Мы спасем честь наряжающейся Франции в тот день, когда серая шляпа с круглой тульей будет стоить сто франков. Тогда мы сможем, подобно портным, отпускать в кредит. Чтобы достичь этого, нужно бы решиться носить букли, галуны, перья, атласные отвороты, как при Людовике Тринадцатом и Людовике Четырнадцатом. Тогда бы торговля шляпами, вдохновляясь фантазией, удесятерилась бы. Мировой рынок принадлежал бы Франции, как это издавна установилось в отношении дамских мод, для которых Париж всегда будет законодателем; нынешнюю же нашу шляпу можно изготовлять где угодно. Разрешение этого вопроса даст нашей стране десять миллионов иностранного золота ежегодно…

– Да это настоящий переворот! – воскликнул Бисиу, прикидываясь восхищенным.

– Да, коренной переворот, ибо необходимо изменить форму.

– Вы счастливец, – вставил Леон, обожавший каламбуры, – вы, подобно Лютеру, мечтаете о реформе.

– Да, сударь! Ах, если бы двенадцать или пятнадцать человек – художников, капиталистов или денди, – задающих тон, решились быть смелыми одни только сутки, Франция одержала бы блистательную победу на поприще коммерции! Поверьте, я все время твержу своей жене: «Ради успеха я не пожалел бы своего состояния!» Да, мое честолюбие сводится к одному: возродить шляпное дело – и умереть!