Оноре Бальзак - Сочинения

– Но кому же платить? – снова спросил Бирото.

– Держателю векселей, конечно, если бы я сделал передаточную надпись, а с вами случилось бы несчастье.

– Я не прекращу платежей, сударь, – сказал Бирото.

– Прекрасно, – возразил Клапарон. – Но вы ведь были судьей, вы опытный коммерсант, вам известно, что следует все предвидеть, не удивляйтесь же, если я поступаю, как деловой человек.

– Господин Клапарон прав, – заметил Жозеф Леба.

– Я прав, – продолжал Клапарон, – прав с коммерческой точки зрения. Однако речь у нас идет о покупке земли. Так вот, что я должен получить?.. деньги, ибо нам придется платить деньгами. Не будем уж говорить о двухстах сорока тысячах франков, – господин Бирото их достанет, я в этом не сомневаюсь, – сказал Клапарон, глядя на Леба. – Я пришел попросить у вас безделицу – двадцать пять тысяч франков, – продолжал он, обращаясь к Бирото.

– Двадцать пять тысяч франков! – воскликнул Цезарь, чувствуя, что у него кровь леденеет в жилах. – Но за что, сударь?

– Дорогой господин Бирото, мы должны совершить купчую в нотариальном порядке. Насчет оплаты участков мы можем еще между собой столковаться, но объясняться с казной – слуга покорный. Казна пустых слов не любит, долго ждать она не согласна, и нам на этой неделе придется выложить ей сорок четыре тысячи франков гербового сбора. Я, когда шел сюда, никак не ожидал упреков; полагая, что эти двадцать пять тысяч франков могут вас затруднить, я намеревался вам сообщить, что благодаря чистейшей случайности я спас для вас…

– Что? – воскликнул Бирото с явным отчаянием в голосе.

– Безделицу! Двадцать пять тысяч франков в принадлежащих вам векселях разных лиц, которые Роген поручил мне реализовать. Я произвел за вас расходы по их учету и пришлю вам счет; после оплаты вашей доли за совершение купчей вы мне останетесь должны всего лишь шесть или семь тысяч франков.

– Все это мне кажется вполне правильным, – заметил Леба. – Господин Клапарон, видимо, прекрасно разбирается в делах; в отношении незнакомого мне человека я поступил бы на его месте точно так же.

– Господин Бирото от этого не умрет, – сказал Клапарон, – старого волка одним выстрелом не уложишь: мне приходилось видеть волков с простреленной головой, и они бегали… да, черт меня побери! как… ну, как настоящие волки…

– Кто бы подумал, что человек может совершить такую подлость, как Роген! – сказал Леба, пораженный молчанием Цезаря и размахом спекуляции, ничего общего с парфюмерией не имеющей.

– Я чуть было не выдал господину Бирото расписки в получении четырехсот тысяч франков, – сказал Клапарон. – Вот бы я влип! Только днем раньше я вручил Рогену сто тысяч франков. Спасло меня наше взаимное доверие. Всем нам казалось безразличным, где будут наши денежные фонды до окончательного оформления сделки: в нотариальной ли конторе или у меня.

– Лучше всего было бы каждому держать до платежа свои деньги в банке, – заметил Леба.

– Роген был для меня банком, – сказал Цезарь. – Однако он ведь и сам участвовал в деле, – прибавил парфюмер, взглянув на Клапарона.

– Да, но в четвертой доле и то лишь на словах, – ответил Клапарон. – Я уже совершил глупость, позволив ему увезти мои деньги; еще большей глупостью было бы сохранить за ним его долю в участках. Пусть пришлет сперва мои сто тысяч франков, да еще двести тысяч в уплату за свою долю, тогда поглядим! Но он и не подумает, конечно, вкладывать деньги в земельные участки, которые только через пять лет принесут свой первый урожай. Он, говорят, увез всего лишь триста тысяч франков, а ведь, чтобы жить прилично за границей, ему потребуется по меньшей мере пятнадцать тысяч франков годового дохода.

– Грабитель!

– Господи! Но Роген ведь дошел до этого под влиянием страсти, – заметил Клапарон. – Какой старик может поручиться, что устоит и не отдастся во власть своего последнего сумасшедшего увлечения? Никто из нас, благоразумных, не знает, чем он кончит. Последняя-то любовь и бывает безумной! Взгляните на всех этих Кардо, Камюзо, Матифа… Каждый из них обзавелся любовницей! Мы с вами влопались по собственной вине. Зачем мы доверились нотариусу, который занялся спекуляцией? Любой нотариус, любой биржевой маклер или комиссионер, пустившийся в аферы, уже подозрителен. Когда они объявляют себя несостоятельными – это ведь всегда злостное банкротство. Их бы следовало закатать в тюрьму, но они предпочитают укатить за границу. Это будет мне наукой. Право, мы слишком снисходительны, нам, видите ли, неудобно требовать заочного осуждения людей, у которых мы обедали, которые задавали нам балы, словом – людей светских. Никто не подает на них жалоб, – и напрасно!

– Совершенно напрасно, – подхватил Бирото, – закон о несостоятельности и банкротстве должен быть пересмотрен.

– Если я буду вам нужен, – обратился Леба к Цезарю, – я всегда к вашим услугам.

– Господин Бирото ни в ком не нуждается, – заявил неугомонный болтун, у которого дю Тийе открыл шлюзы. (Клапарон повторял урок, очень ловко подсказанный ему дю Тийе.) – Его дело ясно: ликвидация имущества Рогена, как утверждает молодой Кротта, даст кредиторам пятьдесят за сто. Господин Бирото получит сверх того сорок тысяч франков, которых не оказалось у его заимодавца; он может достать еще деньги и под залог своей недвижности. Нам придется внести двести тысяч франков продавцам земельных участков не раньше чем через четыре месяца. Господин Бирото расплатится до тех пор по своим векселям, – ведь для уплаты по ним он не должен был рассчитывать на то, что похитил Роген. А если господину Бирото и будет туговато… что ж, несколько удачных маневров – и он вывернется.

Услыхав, как Клапарон, разбираясь в его деле, приходит к определенным выводам и намечает за него план действий, парфюмер воспрянул духом. Он стал держать себя увереннее, тверже и возымел высокое мнение о способностях бывшего коммивояжера. Дю Тийе счел для себя выгодным прикинуться в глазах Клапарона жертвой Рогена. Он вручил Клапарону сто тысяч франков для передачи Рогену, а нотариус вернул их ему обратно. Обеспокоенный Клапарон был вполне искренен, когда твердил каждому встречному, что Роген нагрел его на сто тысяч франков. Дю Тийе не считал Клапарона вполне надежным человеком; полагая, что в нем сохранилось еще слишком много порядочности и чести, Фердинанд не хотел посвящать его полностью в свои планы; а что Клапарон не сумеет разгадать их, дю Тийе был уверен.

– Ежели наш первый друг не стал бы первой жертвой наших плутней, – где бы мы нашли вторую? – заявил Фердинанд в тот день, когда, выслушав упреки Клапарона, этого коммерческого сводника, он отшвырнул его, как отслужившее орудие.