Оноре де'Бальзак - Сочинения

– Довольствуйтесь книгами, не критикуйте наших чувств, – с повелительным взглядом сказала ему Камиль.

Обедающие вдруг утратили веселое настроение. Насмешки Клода Виньона заставили обеих женщин задуматься. Калист испытывал ужасное терзание, хотя лицезрение Беатрисы в то же время наполняло его душу счастьем. Конти старался прочесть в глазах маркизы ее мысли. Когда обед кончился, мадемуазель де Туш взяла под руку Калиста; двое других мужчин пошли впереди с Беатрисой. Она пропустила их нарочно вперед и сказала молодому человеку:

– Дорогое дитя мое, если маркиза полюбит вас, то она выбросит Конти за окно; но в данную минуту вы ведете себя так, что только теснее сближаете их. Даже если бы она была в восторге от вашего поклонения ей, разве она может обратить на него внимание? Сдержите свои чувства.

– Она была очень жестока со мной, она никогда не полюбит меня, – сказал Калист; – а если она меня не полюбит, то я умру.

– Умереть! Вам, дорогой Калист? – сказала Камиль, – Вы совершенное дитя. А из-за меня вы не умерли бы?

– Вы сами захотели быть только моим другом, – отвечал он.

После легкой беседы за кофеем, Виньон попросил Конти спеть что-нибудь. Мадемуазель де Туш села за рояль; они спели вместе: «Наконец, моя дорогая, ты будешь моей», последний дуэт из «Ромео и Джульетты», Цингарелли, чудный патетический образец новейшей музыки. То место, где они поют: «Такой сердечный трепет», представляет настоящий апофеоз любви. Калист, сидя в том кресле, с которого Фелиситэ ему рассказывала историю маркизы, с благоговением слушал. Беатриса и Виньон стояли по обеим сторонам рояля. Чудный голос Конти умело сливался с голосом Фелиситэ. Оба часто пели раньше эту вещь и хорошо изучили ее, так что в их исполнении еще ярче выступала красота музыки. Они именно исполнили ее так, как хотел композитор: это была музыкальная поэма, полная неземной грусти, это была лебединая песнь двух влюбленных, прощавшихся с жизнью. Когда дуэт окончился, никто не хлопал, так сильно было впечатление, охватившее всех слушателей.

– Ах, музыка выше всех других искусств! – сказала маркиза.

– А Камиль выше всего ценит молодость и красоту, которая составляет в ее глазах высшую поэзию, – сказал Клод Виньон.

Мадемуазель де Туш с плохо скрываемой тревогой взглянула на Клода. Беатриса, не видя Калиста, повернула голову, чтобы посмотреть, какое впечатление произвела на него музыка, не столько интересуясь этим ради него самого, сколько ради Конти; она увидела в амбразуре окна его бледное лицо, по которому текли крупные слезы. Она тотчас же отвернула голову, точно вдруг ее что-нибудь кольнуло, и посмотрела на Женнаро. Калист не только проникся музыкой, которая коснулась его своим магическим жезлом и открыла ему глаза на окружающий его мир, он, кроме того, был подавлен талантом Конти. Несмотря на то, что ему рассказывала Камиль Мопен об его характере, он готов был думать, что у него чудная душа и что сердце его полно любви. Как ему соперничать с таким артистом? Как женщине не испытывать к нему вечного чувства преклонения? Бедное дитя было одинаково потрясено и поэзией и отчаянием: он сознавал себя таким ничтожным! Это наивное сознание своего ничтожества было ясно написано у него на лице, вместе с вожделением. Он не заметил жеста Беатрисы, которая, вновь обернувшись в Калисту, движимая симпатией к его искреннему чувству, знаком указала на него мадемуазель де Туш.

– Ах, какое золотое сердце! – сказала Фелиситэ. – Конти, все аплодисменты, которые когда-либо еще выпадут на вашу долю, не сравнятся с поклонением, которое чувствует к вам этот ребенок. Споем трио. Беатриса, милая, идите сюда!

Когда маркиза, Камиль и Конти подошли к роялю, Калист встал незаметно для них, бросился на софу в ее спальне, дверь которой была отворена, и остался там наедине с охватившим его чувством безграничного отчаяния.

– Что с вами, дитя мое? – спросил его Клод, который молча подошел к нему и сел рядом, взяв его за руку. – Вы любите и считаете себя отвергнутым? Но этого вовсе нет. Через несколько дней вам будет предоставлено поле сражения, вы будете один царить здесь, вас полюбят, и не одна женщина; вообще, если сумеете повести себя, как следует, то заживете здесь, как султан.

– Что вы мне говорите? – воскликнул Калист, вскакивая с места и жестом увлекая за собой Клода в библиотеку. – Кто меня здесь любит?

– Камиль, – отвечал Клод.

– Камиль любит меня! – вскричал Калист. – А вы-то?

– Я, – возразил Клод, – я…

Он не кончил, сел и в глубокой меланхолии положил голову на подушку.

– Мне надоела жизнь и вместе с тем не хватает мужества покончить с ней, – сказал он после минутного молчания. – Я очень бы хотел ошибиться относительно того, что я только что сказал вам; но вот уже несколько дней, как это стало для меня почти несомненным. Не ради собственного удовольствия я прогуливался среди скал Круазига, клянусь своей душой! Горькая ирония слов, сказанных мною, когда я, вернувшись, застал вас в беседе с Камиль, была вызвана оскорбленным самолюбием. Я вскоре переговорю с Камиль. Два таких проницательных человека, как она и я, не могут обманывать друг друга. Между двумя профессиональными дуэлистами поединок будет короткий. Поэтому я могу заранее сообщить вам, что уезжаю. Да, я оставлю Туш, даже завтра, может быть, вместе с Конти. Конечно, без нас здесь произойдут странные, даже страшные, события, и мне жаль, что не буду присутствовать при борьбе страстей, столь драматичной и столь редкой во Франции. Вы слишком молоды для такой опасной борьбы: вы внушаете мне симпатию. Если бы я не чувствовал такого глубокого отвращения к женщинам, я остался бы, чтобы помочь вам выиграть игру: она очень трудна, вы можете проиграть ее, вам придется иметь дело не с заурядными женщинами, а вы уже слишком влюбились в одну, чтобы уметь воспользоваться другой. У Беатрисы, по-видимому, много упрямства в характере, у Камиль есть благородство. Может быть, как хрупкое и деликатное существо, вы будете раздавлены двумя скалами, вас увлечет могучая волна страсти. Берегитесь!

Калист был так ошеломлен этими словами, что Клод Виньон успел сказать их и оставить молодого бретонца, а тот все стоял неподвижно, точно турист в Альпах, которому гид дал бы понятие о глубине пропасти, бросив в нее камень. Узнать из уст самого Клода, что его, Калиста, любит Камиль и это в ту минуту, когда он почувствовал себя влюбленным в Беатрису на всю жизнь! Это стечение обстоятельств было слишком тяжело для наивной молодой души. Его терзало сожаление за прошлое, убивало затруднительное положение настоящей минуты между Беатрисой, которую он любит, и Камиль, которую он больше не любил, но которая, по уверениям Клода, любила его. Бедный ребенок был в отчаянии, в нерешимости и весь предался своим мыслям. Напрасно искал он причину, которой руководствовалась Фелиситэ, когда отвергла его любовь и помчалась в Париж за Клодом Виньоном. Временами до его ушей долетал чистый, свежий голос Беатрисы и его охватывало сильное волнение, от которого он убежал из маленькой гостиной. Не раз уже он чувствовал, что не может совладать с бешеным желанием схватить ее и унести. Что с ним теперь будет? Вернется ли он в Туш? Зная, что Камиль любит его, как может он преклоняться здесь перед Беатрисой? Из этого затруднения, казалось ему, нет выхода. Мало-помалу, в доме наступила тишина. Он, не отдавая себе отчета, слышал, как запирались двери. Вдруг он расслышал, что часы в соседней комнате пробили полночь; голоса Камиль и Клод вывели его из полубессознательного состояния, в которое он погрузился, думая о своем будущем, где среди мрака мерцал огонек. Раньше, чем он успел выйти к ним, ему пришлось выслушать ужасные слова, произнесенные Виньоном.