Оноре де'Бальзак - Сочинения

«Вот как любил Мольер, как любим мы, ветрогоны, я плачу каждый раз, когда смотрю эту великую сцену с Арнольфом. Вот такою-то любовью, герцогиня, и любит ваш зять Беатрису! Мне трудно будет разлучить Рошефильда с Шонц, но она, наверно, согласится; я всеми силами постараюсь изучить все обстоятельства ее жизни.

«Что касается Калиста и Беатрисы, то для них нужны удары топора, сверхъестественные измены и такие низости, до которых не может спуститься ваше чистое воображение, если только ваш духовник не протянет вам руку помощи. Вы требуете невозможного, герцогиня, но оно будет исполнено, хотя я и решил действовать огнем и мечом, но все же не могу ручаться за полный успех. Я знаю таких влюбленных, на которых не действуют самые ужасные разочарования. Вы слишком чисты для того, чтобы знать, какую власть могут приобрести женщины, не отличающиеся добродетелями.

– Подождите приступать к этому гадкому делу, дайте мне переговорить с аббатом. Я должна знать, до какой степени я буду вашей соучастницей! – воскликнула герцогиня с наивностью, в которой выразился весь эгоизм ее благочестия.

– Вы ничего не будете знать, дорогая мама, – проговорил маркиз д’Ажюда.

На крыльце, пока подавали карету маркизу, д’Ажюда сказал маркизу:

– Вы совсем запугали добрую герцогиню.

– Не может же ведь она сомневаться в трудности исполнения того, чего требует!.. Поедемте в Жокей-клуб; мне надо, чтобы Рошефильд позвал меня завтра обедать к Шонц. Сегодня ночью я составлю план, расставлю на шахматной доске пешки для партии, которую начну играть. Во времена своего блеска Беатриса не хотела принимать меня. Теперь я сведу с ней счеты и так отомщу за вашу невестку, что она сама найдет мое мщение слишком жестоким…

На другой день Рошефильд сказал мадам Шонц, что позвал обедать Максима де Трайль. Он предупредил ее, чтобы дать ей возможность показать всю роскошь дома и приготовить более изысканные кушанья для этого известного знатока, которого трусили все женщины, подобные Шонц. Она особенно позаботилась о своем туалете и о доме для приема такого лица.

В Париже столько же различных царств, сколько различного рода искусств, наук, профессий и разного рода специальностей, и наиболее талантливый в той или иной профессии становится своего рода царем. Его ценят и уважают его товарищи, знакомые с трудностями ремесла и готовые всегда восхищаться тем, кто легко преодолевает их. В глазах куртизанок и их покровителей Максим считался очень влиятельным и способным, так как умел заслужить всеобщую любовь. Его превозносили все, кто знал, как трудно в Париже ладить с кредиторами. По изяществу, уму и манерам он не имел себе соперников, за исключением знаменитого Марсея, который поручал ему разного рода политические миссии. Всего этого достаточно, чтобы объяснить его беседу с герцогиней, престиж, которым он пользовался у мадам Шонц, авторитет его слов при свидании, которое он рассчитывал иметь на Итальянском бульваре с одним юношей, уже заслужившим известность, хотя только что вступившим в парижскую богему.

На другой день утром Максиму доложили о приходе Фино, которого он позвал накануне. Он просил его устроить случайный завтрак в Английском кафе, где Фино, Кутюр и Люсто могли бы поболтать с ним. Фино по отношению к графу де Трайль был тоже, что прапорщик по отношению к маршалу Франции, и не мог ему ни в чем отказать, к тому же было бы слишком опасно раздражать такого льва. Когда Максим пришел завтракать, он застал Фино и двух его товарищей уже за столом. Разговор шел об Аврелии Шонц. Кутюр, ловко подстрекаемый Фино и Люсто, бессознательно сделавшись помощником Фино, рассказал де Трайлю все, что тому нужно было знать об Аврелии.

В час дня Максим с зубочисткой в зубах разговаривал с Тилье на подъезде Тортони, где спекулянты устроили своего рода маленькую биржу, преддверие большой. Казалось; Максим был занят делами, но он поджидал молодого графа де Ла Пальферин, который в известный час должен был пройти здесь. Итальянский бульвар теперь тоже, чем в 1650 году был Новый мост; все известные люди проходят по нему непременно, хотя бы раз в день. И в самом деле, через десять минут Максим, оставив руку Тилье и кивнув головой молодому князю богемы, сказал ему с улыбкой:

– Ко мне, граф, вы мне нужны на два слова!

Оба соперника, один светило заходящее, другой – восходящее, уселись на стульях перед парижской кофейной. Максим поместился на известном расстоянии от нескольких старичков, которые сидят здесь обыкновенно уже с часа дня, чтобы облегчить свои ревматические недуги. У него были уважительные причины избегать стариков (см. «Деловой человек», сцена из парижской жизни).

– У вас есть долги? – спросил Максим молодого графа.

– Если бы у меня их не было, мог ли бы я быть вашим достойным заместителем? – отвечал Пальферин.

– Если я предложил вам этот вопрос, то не потому, чтобы сомневался в вашем ответе, я хочу только знать, как велика сумма, пять или шесть?

– Шесть, чего?

– Шесть цифр! Должны ли вы пятьдесят или сто тысяч?.. Я должен был до шестисот тысяч.

Ла Пальферин почтительно и насмешливо снял перед ним шляпу.

– Если бы у меня был кредит в сто тысяч франков, – ответил молодой человек, – я забыл бы кредиторов и провел бы остаток моей жизни в Венеции, в стране живописи, вечера проводил бы в театре, а ночи с хорошенькими женщинами и…

. – А что сталось бы с вами в мои годы? – спросил Максим.

– О, я не пошел бы так далеко, – отвечал юноша.

Максим, в свою очередь, отдал ему долг вежливости, шутливо приподняв шляпу.

– Это другой взгляд на жизнь, – сказал он тоном знатока знатоку. – Вы должны?

– О, о таком пустяке не стоило бы говорить и дядюшке; если бы он у меня был, то наверно лишил бы меня наследства за то, что я должен так мало, шесть тысяч!..

– Долг в шесть тысяч тяготит гораздо больше, чем в сто тысяч, – наставительным тоном сказал Максим. – Ла Пальферин! у вас много смелости и ума, и даже больше ума, чем смелости: вы можете далеко пойти и сделаться политическим человеком. Знаете… Из всех, кто идет по пути, с которого схожу я, из всех моих соперников только вы один нравитесь мне.

Ла Пальферин покраснел, он был польщен этим признанием, так добродушно сказанным главой парижских авантюристов. В этом непроизвольном движении его самолюбия выразилось как бы сознание его слабости, и он обиделся. Но Максим понял это чувство обиды, которое так легко было предугадать у такого умного человека, и поправил дело, отдав себя в полное распоряжение молодого человека.

– Хотите вы оказать мне услугу для того, чтобы освободить меня из Олимпийского цирка посредством хорошего брака? И я тоже много сделаю для вас, – сказал Максим.