О. Генри - Выкуп за рыжего вождя

Увидев, что я не имею в виду никакой хитрости, Джад сразу смягчился. Он принес из фургона какие-то таинственные мешочки и жестяные баночки и разместил их в тени куста, под которым я примостился. Я наблюдал, как он не спеша начал их расставлять и развязывать многочисленные веревочки.

– Ну, не то что бы история, – начал Джад, не прерывая работы, – просто логическое недоразумение между мной, красноглазым овчаром из лощины Шелудивого Осла и мисс Уиллелой Лирайт. Если хочешь, пожалуй, расскажу тебе.

Я пас тогда скот у старика Билла Туми на Сан-Мигуэле. Однажды мне ужас как захотелось пожевать чего-нибудь такого консервированного, что никогда не мычало, не блеяло, не хрюкало и не отмеривалось гарнцами. Ну, я и вскочил на свою малышку да и махнул в лавку дядюшки Эмсли Телфэра, что у Пимиентской переправы через Нуэсес.

Около трех пополудни я накинул поводья на сук мескита и пешком прошел последние двадцать шагов до лавки дядюшки Эмсли. Я вскочил на прилавок и провозгласил, что, по всем приметам, урожаю фруктов по всему миру грозит гибель. Через минуту я был обладателем мешка сухарей, ложки с длинной ручкой и по открытой банке абрикосов, ананасов, вишен и сливы, а рядом старался дядюшка Эмсли, вырубая топориком желтые крышки. Я чувствовал себя, как Адам до скандала с яблоком, вонзал шпоры в прилавок и орудовал своей двадцатичетырехдюймовой ложкой, как вдруг бросил взгляд за окно во двор дома дядюшки Эмсли, что как раз возле магазина.

Там стояла девушка – незнакомая девушка в полном снаряжении; она вертела в руках крокетный молоток и изучала мой способ поощрения фруктово-консервной промышленности.

Я скатился с прилавка и вручил лопату дядюшке Эмсли.

– Это моя племянница, – сказал он, – мисс Уиллела Лирайт, приехала погостить из Палестины [3]. Хочешь, познакомлю?

Вот так дядюшка Эмсли выволок меня во двор и отрекомендовал нас друг другу.

Я никогда не испытывал смущения при женщинах. Никогда не понимал мужчин, которые способны на раз уложить мустанга и побриться в кромешной тьме, но становятся паралитиками, заиками и еще черт знает кем при виде куска миткаля, обернутого вокруг того, вокруг чего ему и полагается быть обернутым. Не прошло и восьми минут, как мы с мисс Уиллелой гоняли крокетные шары, дружно, словно двоюродные брат с сестрой. Она подколола меня относительно количества поглощаемых мною консервированных фруктов, я не остался в долгу, напомнив ей про некую даму по имени Ева, устроившую скандал из-за фруктов на первом же свободном пастбище.

– Кажется, это ведь в Палестине было? – говорю я так легко и непринужденно, словно заарканивая однолетку.

Вот как я расположил к себе мисс Уиллелу Лирайт, и со временем наша приязнь росла. Она проживала на Пимиентской переправе ради поправки здоровья, очень хорошего, и климата, на сорок процентов жарче, чем в Палестине. Поначалу я ездил повидаться с ней раз в неделю, а потом смекнул, что, если буду ездить два раза, то буду видеть ее в два раза чаще.

А однажды я решил поехать в третий раз за неделю. Вот тут-то и вступили в игру блинчики и красноглазый овчар.

В тот вечер я сидел верхом на прилавке, во рту у меня был персик и две сливы, и я спросил у дядюшки Эмсли, что там поделывает Уиллела.

– Да вот, – ответил дядюшка, – поехала кататься верхом с Джексоном Птицей, овцеводом из лощины Шелудивого Осла.

Я так и проглотил персиковую косточку и две сливовых. Думаю, кто-то держал прилавок под уздцы, когда я слезал. А потом я пошел прямо, пока не уперся в мескит, где был привязан мой чалый.

– Она поехала кататься, – прошептал я на ухо своей конячке, – с Птицсоном Джеком, Шелудивым Ослом из Овцеводной лощины. Понимаешь, ты, мой парнокопытный друг?

Мой чалый заплакал на свой манер. Это был урожденный ковбойский конь, и он не любил овцеводов.

Я вернулся и спросил дядюшку Эмсли:

– Так, значит, вы сказали, с овцеводом?

– Да, с овцеводом, – повторил дядюшка Эмсли. – Да ты наверняка слышал о Джексоне Птице. У него восемь участков пастбища и четыре тысячи голов лучших мериносов к югу от северного полюса.

Я вышел на воздух и присел на землю в тени лавки, прислонившись к кактусу. Не осознавая, что делаю, руками я сыпал за голенища песок и декламировал монологи на тему птицы из породы Джексонов.

За всю свою жизнь мне в голову не приходило навредить ни одному овцеводу. Как-то я встретил одного, который читал латинскую грамматику верхом на лошади – так я даже его не тронул! Овцеводы никогда не раздражали меня, не то что других ковбоев. Стоит ли уродовать и калечить плюгавцев, которые едят за столом, носят штиблеты и разглагольствуют с тобою на всякие темы? Я всегда глядел на них, как на кроликов, да и проходил мимо, иногда перемолвился словечком, говорил о погоде, но никаких совместных пьянок и посиделок. И вот потому, что я благородно оставил их в живых, один из них разъезжает теперь с мисс Уиллелой Лирайт!

За час до заката они прискакали обратно и остановились у ворот дядюшки Эмсли. Овечья особа помогла Уиллеле слезть, и некоторое время они постояли, перебрасываясь игривыми и хитроумными фразами. А потом окрыленный Джексон взлетает в седло, приподнимает шляпу-кастрюльку и трусит в направлении своего бараньего ранчо. К тому времени я успел вытряхнуть песок из сапог и отцепиться от кактуса. Он не отъехал и полмили от Пимиенты, когда я поравнялся с ним на моем чалом.

Я назвал этого овчара красноглазым, но это не совсем так. Его зрительное приспособление было довольно серым, но ресницы были красные, а волосы рыжие, оттого он и казался красноглазым. Овцевод? Да не более чем ягнятник, вообще – букашка какая-то, шея обмотана желтым шелковым платком, и на башмаках бантики.

– Привет! – сказал я ему. – Сейчас вы едете рядом с всадником, которого прозвали Джадсон Верная Смерть за приемы его стрельбы. Когда я хочу представиться незнакомцам, то всегда делаю это до выстрела, потому что пожимать руку покойнику – небольшое удовольствие.

– О, – говорит он просто. – Рад познакомиться с вами, мистер Джадсон. Я Джексон Птица с ранчо Шелудивого Осла.

Как раз в эту минуту одним глазом я увидел куропатку, скачущую по холму с молодым тарантулом в клюве, а другим заметил ястреба, сидевшего на сухом суку вяза. Я уложил обоих из своего сорокапятикалиберного, чтобы дать понять, с кем он имеет дело.

– Два из трех, – констатировал я. – Такое впечатление, что птицы сами садятся на мои стрелы, где бы я ни был.

– Хорошо стреляете, – похвалил овцевод без тени льстивости. – А вам не приходилось промахиваться на третьем выстреле? На прошлой неделе был хороший дождик, сейчас трава так и пойдет, – произнес он.

– Чижик, – сказал я, подъезжая вплотную к его фасонной лошади, – ваши родители опрометчиво наделили вас именем Джексон, но вы выросли чирикающей птичкой. К черту разглагольствования о дождичке и прочих стихиях, потолкуем о предметах, выходящих за рамки словарного запаса попугаев. Вы завели дурную привычку кататься с молодыми девушками из Пимиенты. Знавал я пташек, – говорю, – которых поджаривали и за меньшие прегрешения. Мисс Уиллела, – говорю, – совершенно не нуждается в гнездышке, свитом из овечьей шерсти пичужкой из породы Джексонов. Так вот, намерены ли вы бросить эти свои штучки или желаете с размаху убедиться в моем прозвище «Верная Смерть», в котором два слова и указание по меньшей мере на одну похоронную процессию?