Генри Джеймс - Европейцы (сборник)

Миссис Герет пожала плечами:

– Оуэн, разумеется, того не стоит!

Однако что-то в такой манере побудило ее собеседницу – без видимой последовательности – заговорить снова:

– Я отчасти потому и вернулась к вам – чтобы как можно меньше было боли.

– Боли? – Миссис Герет уставила на нее сумрачный взгляд. – Какую еще боль я могу чувствовать?

– Я хотела сказать – мне.

– О, вот как. – Миссис Герет с минуту молчала. – Вы иногда очень странно выражаете ваши мысли. Что ж, еще немного я протяну. Но вечно жить не буду.

– О, вы будете жить долго, так долго, чтобы…

Фледа вдруг замялась. И миссис Герет с холодной улыбкой, предостерегающей от неуместной гиперболы, подхватила:

– Так долго, чтобы… ну-ну?

Какое-то мгновение Фледа сосредоточенно думала, но все-таки вышла из положения, приняв в качестве необходимой поправки тот же тон:

– Чтобы исключить опасность нелепых положений.

Этого на некоторое время оказалось достаточно; более того, в ближайшее время Фледа была защищена от туманных намеков. Защита особенно дала себя знать, когда в ноябре она получила письмо, и одного взгляда на почерк, которым был надписан конверт, хватило, чтобы она долго не решалась раскрыть его. Она ничего не сказала о нем миссис Герет, ни тогда, ни позже. Но на следующий день – найдя для того причины – открыла. Письмо – два неполных листка – было от Оуэна с указанием места отправления (Флоренция), но без даты и других положенных атрибутов. Фледа знала, что летом он с женой вернулся в Англию и что два месяца спустя они снова отправились за границу. Она знала, хотя никакие разговоры на этот предмет не велись, что у миссис Герет, вокруг которой Рикс покорно превратился в неописуемо прелестный уголок, сложилось свое представление о роли невестки в их повторном отъезде. Она видела тут откровенную наглость – всякому, кого это может задеть, демонстрировалось, что теперь, когда она стала хозяйкой Пойнтона окончательно и бесповоротно, ее вовсе не прельщает там жить. «Морнинг пост» снова был для Рикса источником новостей; там сообщалось, что мистер и миссис Оуэн Герет собираются провести зиму в Индии. Тут уж было совершенно ясно: эта особа вертит своим несчастным мужем как хочет. Вот в таком свете преподносилось Фледе все это, пока, поздно ночью, она, в тиши своей комнаты, не сорвала сургучной печати с полученного ею конверта.

«У меня нет слов для выражения того, как я хочу, чтобы у вас осталось на память что-нибудь мое – что-нибудь действительно ценное. Я имею в виду – я предпочел бы – что-нибудь из Пойнтона. Вы знаете все, что там есть, и гораздо лучше, чем я, что там замечательное, а что не очень. У каждого своя оценка, но, может, выдающимися считаются как раз вещицы поменьше? То есть у знатоков и по тому, как они ценятся. Я хочу, чтобы вы взяли на память, по своему выбору, ту вещицу, которая самая красивая и самая ценная. То есть „жемчужину коллекции“ – вот так. Если это будет такая вещица, которую вы тут же сможете взять себе, тем лучше, сразу ее и заберите. Она станет вашей прямо на месте, что бы это ни было. Покорнейше прошу вас поехать в Пойнтон и выбрать. Слугам даны все нужные указания. Они окажут вам должное внимание и предоставят дом в ваше распоряжение. В коллекции есть одна вещь, которую матушка называет „Мальтийский крест“. Помнится, я слышал, что вещь эта исключительно хороша. Не она ли жемчужина коллекции? Может, вы возьмете ее себе? Или что-нибудь другое равноценное? Только пусть это будет самое что ни на есть лучшее в Пойнтоне. И позвольте мне надеяться, что я тут могу всецело вам доверять. Вы не откажете мне в моей просьбе, если только подумаете над тем, что побуждает меня к вам с ней обратиться».

Это последнее предложение Фледа перечитала даже большее число раз, чем все остальное. Она была в полном замешательстве, совершенно не могла сообразить, что тут имелось в виду. Может быть, потому, что это могло относиться к очень, очень многому. На первых порах у нее не было ответа; она лишь обдумывала, решая для себя, какую форму в конечном итоге примет ее ответ. Форма могла быть только одна – исполнить, в свое время, его желание. Она отправится в Пойнтон, как паломница – в храм, и для этого ей нужно дождаться удобного случая. Месяц она жила с мыслью об этом письме, прежде чем выдался случай, но даже спустя месяц находила в нем много загадок. Что оно означало, что знаменовало, чему отвечало в его душе? Что стояло за письмом, что вокруг, что в глуби глубин, что под строкой? Она убеждала себя, что при стольких безответных вопросах она никаким обязательством не связана. Правда, один ответ у нее был, и он годился не хуже других: в своей женитьбе Оуэн нашел нечаянное счастье, чего под гнетом необходимости выбора никак не ожидал, и теперь считал для себя долгом отблагодарить ее за то, что она удержала его на правильном пути. Это объяснение, что и говорить, она вполне могла отбросить; впрочем, объяснение, то или другое, ничего не значило. Неудержимый порыв откликнуться на этот знак внимания – вот та сила, которая двигала ею. Беззаветная любовь, для которой случившееся ничего не меняло, любовь, которая, и тогда и после, принимала все как данность, нашла выход: тут не было ничего такого, что нужно в себе глушить. Сделает ли она то, что он предлагает? Сделает, и с восторгом в душе. Стать обладательницей редкостной красоты, полученной от него, красоты, подарить которую было его сокровенным желанием, для нее великая радость – большая, чем величайшая из тех, какие, дай бог, ей еще остались; и она поняла, что, пока понимание этого не дошло до самой глубины ее ума и сердца, она и сама не знала, какое пламя скрывается в ней. Это был вожделенный час; сохранять терпение означало длить состояние блаженства. Она ощущала происходящее как час своего триумфа, триумфа всего того в ее недавней жизни, чему она не давала выйти наружу. Мысленно она шла по Пойнтону – по знакомым просторным комнатам; она сможет сказать себе, что, хотя бы раз по крайней мере, они так же полностью принадлежат ей, как первой и второй из двух их владелиц, чье владение доставляло обеим только чувство горечи. Да, тысячу раз так! И она не будет испытывать никаких угрызений, делая выбор. Пойнтон со всеми своими сокровищами стоял у нее перед глазами, и все эти недели она часами с наслаждением их сравнивала и решала, какая вещь лучше. Это будет что-нибудь очень небольшое – она всегда будет носить его дар при себе; что-нибудь самое изысканное, потому что в изысканности он видит свой символ. Впрочем, что бы эта вещь ни символизировала, говорила она себе, с нее довольно знать лишь то, что это будет его дар. В глубине души она склонялась к Мальтийскому кресту – еще и по той причине, что Оуэн сам его назвал. Но она еще посмотрит и оценит свежим глазом; разберется на месте и хорошенько обдумает, чтобы не было и тени ошибки.