Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

При этих словах старца слушатели, уже давно не издававшие ни единого звука, пробудились. Малыши не заставили себя просить дважды; история дедушки показалась им хотя и очень интересной, но немного затянутой; они были рады немного размяться.

– Госпожа Сорока, – спросил меня младший Зайчонок, протирая глаза, – неужели все, что дедушка рассказал, правда?

– А как же! – отвечала я. – Дедушка – это вроде Господа Бога, он не может ни ошибаться, ни врать.

– Любезная Сорока, – обратился ко мне мой старый друг, – воротившись в родные края, я бросил хладнокровный взгляд на земную юдоль и при всем моем беспристрастии затрудняюсь высказать вам свое мнение о ней. Утверждать что-либо наверняка было бы чересчур смело. Подозреваю, что мы никогда не узнаем, какие познания потребны нам для счастья. Впрочем, так ли необходимо быть счастливым?

Одни лишь Люди, у которых эта странная тяга к счастью развита до безумия, всерьез убеждены в своей способности разрешить проблему счастья к собственному удовольствию. Их философы, чье ремесло как раз и заключается в поисках ответа на этот вопрос, искали его безуспешно, поскольку продолжают поиски по сей день. – Одни, преисполненные сознания собственного величия, простодушно отождествляют счастье с любовью к самим себе; другие, более скромные, поднимают очи горе и просят счастья у Бога, как будто Бог им чем-то обязан. Третьи говорят Человеку, будь он даже беден и отвержен, как Иов: «Не отказывай себе ни в чем», – и сами подают пример, поскольку имеют для этого возможности; четвертые проповедуют, что счастье – в воздержании, но сами воздерживаться не хотят. Самые упорные до последнего часа продолжают надеяться, что будут счастливы… завтра; большинство же соглашается с Шекспиром в том, что лучше им было вовсе не родиться на свет [196].

Что же из всего этого следует? только одно: что на земле счастья нет, что это слово совершенно напрасно присутствует во всех языках и что бессмысленно искать то, чего ни одно живое существо не находит и без чего, в сущности, легко обойтись, раз весь мир, худо ли, хорошо ли, без этого обходится [197].

Что же до меня, я сомневаюсь и в том, что следует возблагодарить Господа, сотворившего нас Животными, и в том, что с точки зрения благополучия разница между Зайцем и Человеком так уж велика.

Конечно, Человек неспособен к счастью; ему присущи инстинкты столь извращенные, что, случается, брат идет войной на брата (а если братья дерутся, разве перестают они от этого быть братьями?). Что есть у Человека? тюрьмы, суды, болезни да жалкая тонюсенькая кожа, которую легко оцарапать до крови даже шипом розы. У него есть бедность, эта язва, неведомая Зайцам, ибо они все равны перед солнцем и чабрецом, меж тем среди Людей, как сказал еще Гомер, находятся такие, которые бродят по плодоносной земле, прося подаянья [198].

Но предпочтительнее ли участь Зайца? Стоит мне подумать о том, что равные права обретаются лишь при равных силах и что честному Зайцу, даже если он увернулся от Людей, собак и пуль, все равно нелегко жить на свете, я с уверенностью заявляю, что счастье недостижимо. Раз все кругом вопрошают, где же счастье, значит, его нет нигде; как сказано у Блаженного Августина, даже если зла не существует, существует по крайней мере страх зла, а этот страх и есть зло [199]. Итак, цель наша не в том, чтобы достигнуть счастья, но в том, чтобы избегнуть зла…

Вот теперь, любезная Сорока, я сказал все, что хотел.

Благодарю вас за внимание, с каким вы меня выслушали. Умение слушать – великое умение. До сих пор Сороки, пожалуй, не числили его среди своих главных достоинств, – заметил он мне не без лукавства. – Сохраните эту рукопись, я доверяю ее вам; когда эти малыши повзрослеют, а я отправлюсь в мир иной, – что не замедлит случиться, – обнародуйте ее. Замогильные записки нынче в моде [200]; в наше время у покойников нет отбоя от почитателей, так что живым очень выгодно превращаться в мертвых.

И вот, Господа, эти записки перед вами. Признаюсь, я нарушила волю автора: он жив, и тем не менее я их обнародовала. Надеюсь, друг мой простит мне, что я заставила его прославиться при жизни, и скромность не помешает ему вкусить первые плоды той славы, на которую вправе претендовать всякий честный Зверь, поведавший миру историю своих бедствий.

Прошу вас, господа Коршуны, Ястребы и прочие поэты, слагающие стихи лишь на могилах, обойдитесь с моим другом так же благосклонно, как если бы он уже перешел в мир иной!

Вы, конечно, спросите у нас, любезные подписчики, каким образом мы раздобыли нижеследующее сочинение; ведь до сих пор Крокодилы крайне редко занимались звероописанием. Крокодил – существо, не склонное брататься с другими представителями животного мира и отличающееся не столько блестящим интеллектом, сколько чрезвычайной прожорливостью. Животным так же удивительно узнать, что Крокодил сочинил Записки, как было бы удивительно Людям услышать, что один из тех бездельников, которые избрали своим девизом: «Потребление – все, производство – ничто», выпустил в свет книгу. Крокодилы едят, но не пишут.

Те из вас, кто даст себе труд посетить Музей естественной истории – обширную коллекцию, собранную Людьми для того чтобы показать, какое ничтожное место занимают они в мире, – увидят автора этой исповеди выставленным на всеобщее обозрение в одной из зал первого этажа. Полгода назад его обнаружили в гаврском портовом бассейне и без труда пленили, предварительно умертвив, что было весьма предусмотрительно. Ученые, призванные для того, чтобы установить личность погибшего, к своему великому изумлению обнаружили на его теле рукопись арабской вязью, которую тотчас отправили одному из парижских востоковедов, однако он заявил, что перевести ее не способен по той уважительной причине, что состоит профессором арабского языка в Коллеж де Франс. Покуда Академия наук готовила диссертацию о загадочном сочинении, старый Аист, изгнанный из Сен-Жан-д’Акра недавним пожаром, предоставил нам его точный перевод, каковой мы и спешим подвергнуть вашему просвещенному суду.

Единственной выдающейся чертой этого Человека был его живот

Мне бы никогда не взбрело на ум сочинять записки, если бы судьба не забросила меня в неведомые края; но поскольку я навеки разлучен с родиной, пускай те, кто обнаружит мой хладный труп, узнают, каковы были мои радости и невзгоды.