Коллектив авторов - Сцены частной и общественной жизни животных

Не забудьте, что после смерти из меня сделают чучело и выставят в музейной витрине; меж тем в нашем естественном виде нам нечего и мечтать выбиться в такие знаменитости. Музеи естественной истории – это Пантеон для Животных.

Парижские Воробьи испокон веков считаются самыми отважными и дерзкими из всех Воробьев в мире: они французы, и это объясняет все их достоинства и недостатки; их участь завидна, и это навлекает на них многочисленные клеветы. В самом деле, они живут, не боясь ружейных выстрелов; они независимы, ни в чем не нуждаются и принадлежат без сомнения к числу счастливейших из всех пернатых. Быть может, излишек блаженства вреден Птицам. Это умозаключение, которое показалось бы удивительным в устах любого другого существа, совершенно естественно для Воробьишки, имеющего в своем распоряжении много философии и мало зерен; ведь я вырос на улице Риволи, на крыше дома прославленного писателя [347], не раз сиживал на подоконниках дворца Тюильри и мог сравнить заботы обитателей королевских палат с бессмертными розами, расцветающими в скромном жилище защитника пролетариев – этих людских Воробьев, этих Птах, от которых не остается ничего, кроме многочисленного потомства.

После шли лейб-гвардейцы, вооруженные страшными жалами

Подхватывая хлебные крошки и прислушиваясь к речам великого Человека, я сделался знаменит среди своих соплеменников, и они при важной оказии поручили мне отыскать наилучшую форму правления, подобающую парижским Птицам. Революция 1830 года, само собой разумеется, перепугала парижских Воробьев; однако Люди были так увлечены этой великой мистификацией, что не обратили на Птиц ни малейшего внимания. Вдобавок мятежи крылатого народа совпали с эпидемией холеры [348]. Вот как и почему это произошло.

Обширная столица досыта кормила парижских Воробьев остатками своих трапез, а потому они начали задумываться о жизни и сделались чрезвычайно требовательными в отношении нравственном, духовном и философическом. Прежде чем поселиться на улице Риволи, я сидел в клетке на цепочке и, когда хотел пить, принужден был вытягивать за веревку ведерко с водой. Ни Сильвио Пеллико, ни Марончелли [349]не испытывали в Шпильберге таких страданий, какие выпали на мою долю в течение тех двух лет, что я провел в плену у большого Животного, притязающего на роль земного царя. Я рассказал о своих бедствиях собратьям из Сент-Антуанского предместья [350], к которым присоединился после побега и которые обошлись со мной как нельзя лучше. Именно в ту пору я занялся наблюдениями за нравами Птичьего народа. Я догадался, что жизнь состоит не только из еды и питья. Убеждения мои умножили славу, приобретенную благодаря страданиям. Нередко я усаживался на голову одной из статуй в Пале-Руаяле и, топорща перья, втянув голову в плечи и выставив вперед круглый клюв, с полузакрытыми глазами предавался размышлениям о наших правах, обязанностях и будущности: куда уходят Воробьи? откуда они приходят? отчего не умеют плакать? отчего не образуют сообществ, наподобие диких Уток или самых обыкновенных Ворон, и отчего не умеют прийти к согласию? Вот какие вопросы меня волновали.

Порой Воробьишки наскакивали друг на друга, но, завидев меня, сразу мирились, ибо знали, что я тревожусь о них, думаю об их делах, и говорили друг другу: «Вот Великий Воробей!» Барабанный бой и королевские парады выгнали меня из Пале-Руаяля [351]: я нуждался в атмосфере умственной и отправился жить к великому писателю.

Тем временем начали происходить вещи, которые я предсказывал, но против которых, однако же, был бессилен; впрочем, Птица-философ, видя сход снежной лавины, усаживается на верхнюю глыбу снега и едет вниз со всеми удобствами. В центре Парижа начали исчезать сады; на их месте прокладывали улицы и строили дома [352], отчего парижские Воробьи очень страдали и оказывались в положении весьма тягостном, особенно в сравнении с той жизнью, какую вели Воробьи Сен-Жерменского предместья, улицы Риволи, Пале-Руаяля и Елисейских Полей [353].

Воробьям из кварталов, лишившихся садов, не доставалось ни зерен, ни насекомых, ни червяков; мяса они тоже не ели и вынуждены были питаться одними отбросами, среди которых попадались вещества очень вредные. Воробьи разделились на две группы: одни катались как сыр в масле, другие не имели даже самого необходимого; одни наслаждались, другие страдали.

Это порочное разделение Воробьиного народа – двухсот тысяч Воробьев дерзких, умных, боевитых – на счастливцев и несчастливцев не могло длиться долго, ибо невозможно, чтобы половина народа вкушала радости жизни в обществе великолепных самок, а другая голодала, холодала и теряла перья, живя в грязи и в постоянном страхе. Воробьи-страдальцы, сильные, с крупными загрубелыми клювами, с жесткими крыльями и мужественными голосами, были народ великодушный и отважный. Они избрали своим командиром Воробья, который много лет прожил над домом одного пивовара из Сент-Антуанского предместья, а некогда участвовал во взятии Бастилии. Порядок установился без промедления. Каждый почувствовал необходимость покориться приказам, и многие парижане с удивлением заметили тысячи Воробьев, восседающих на крышах улицы Риволи: правое крыло растянулось до Ратуши, левое – до площади Мадлен, а центр обосновался в Тюильри.

Тут Воробьи-удачники, до смерти напуганные этим зрелищем, решили, что им конец: сейчас их прогонят со всех насиженных мест и вынудят переселиться в деревни, где жить очень тяжело. Взвесив все за и против, они отправили к восставшим элегантную Птичку-Синичку с мирными предложениями: «Не лучше ли не драться, а договориться?» Тогда восставшие обратили свои взоры на меня. О! как прекрасен был этот миг, когда все мои сограждане единогласно избрали меня для сочинения хартии, которая примирила бы интересы умнейших Воробьев мира, на время поссорившихся из-за вопроса о продовольствии – вечного источника политических споров.

Обладают ли воробьи, обосновавшиеся в самых лакомых уголках столицы, абсолютным правом на эти места? Отчего и когда возникло подобное неравенство? Может ли оно продлиться? Какая власть способна обеспечить всем парижским Воробьям совершенно равные права? Вот вопросы, которые поставили комиссары обеих партий.

– Воздух, земля и ее плоды принадлежат всем Воробьям без исключения, – сказали Воробьи-несчастливцы.

– Ничего подобного! – возразили счастливцы. – Мы живем в городе, мы существуем в обществе, значит, мы обязаны разделять его преимущества и недостатки. Вам все равно пришлось бы куда тяжелее, живи вы в диком состоянии, в полях.