Элизабет Гаскелл - Жены и дочери

– Вы имеете в виду, не с такой готовностью, как это получилось у меня, – ответил Роджер. – Я просто хочу, чтобы вы знали, что испытываю сейчас совсем другие чувства, совершенно не похожие на мою мальчишескую любовь к Синтии.

– Я думал не о тебе, но, учитывая, что я могу вспомнить о том, что ты не являешь собой образец постоянства, давай послушаем, что ты имеешь сказать в свою защиту.

– Немного. Я действительно очень сильно любил Синтию. Ее манеры и красота околдовали меня. Но по ее письмам, коротким и небрежным, было видно, что иногда она даже не дает себе труд прочитать до конца то, что писал ей я… Вы не представляете, какую боль они причиняли мне! Двенадцать месяцев одиночества, когда твоей жизни нередко угрожает опасность и ты вынужден принимать ее лицом к лицу, порой старят мужчину быстрее, чем долгие годы довольства и покоя. Но я все равно отчаянно жаждал приблизить то время, когда вновь увижу ее милое лицо и услышу любимый голос. А потом в Кейпе меня настигло то письмо! Однако же я все равно надеялся. Но ведь вам известно, что, решив поговорить с нею и рассчитывая на то, что после этого наши отношения возобновятся, я узнал, что она уже обручена с мистером Гендерсоном. Я видел, как она прогуливалась с ним по вашему саду, кокетничая и болтая о каком-то цветке, как это бывало и со мной. Я видел жалость в глазах Молли, когда она смотрела на меня… я до сих пор вижу ее. И я не могу простить себе, что оказался таким дураком… Что должна думать обо мне Молли? Как должна презирать за то, что я выбрал фальшивую Дуэссу [156].

– Ну же, перестань! Синтия не настолько плоха. Она – очаровательное создание, правда, не лишенное недостатков.

– Я знаю! Знаю! И никому не позволю сказать о ней дурного слова. Если я и назвал ее Дуэссой, то только потому, чтобы подчеркнуть различие между нею и Молли. Вы должны простить влюбленному некоторое преувеличение. Кроме того, я всего лишь хотел сказать… Как вы полагаете, смогу ли я убедить Молли выслушать меня после того, как она видела и знала, что я полюбил женщину, которую нельзя даже сравнить с нею?

– Не знаю. Ничего не могу тебе сказать. А даже если бы и мог, то все равно не сказал бы. Но в утешение могу поведать тебе, чему научил меня жизненный опыт. Женщины – очень странные и безрассудные создания и потому вполне способны полюбить мужчину, который разбрасывается своими привязанностями направо и налево.

– Благодарю вас, сэр! – перебил его Роджер. – Я понимаю, что вы хотите приободрить меня. Я решил для себя, что не скажу Молли ни слова о своих чувствах, пока не вернусь… А потом попытаюсь завоевать ее всеми доступными способами. Я намерен не повторять прежнюю сцену на том же месте – в вашей гостиной, – сколь бы велико ни было искушение. Впрочем, в конце концов, она ведь избегала меня, когда гостила у нас последний раз.

– Роджер, я достаточно долго слушал тебя. Если у тебя нет других дел, кроме как говорить о моей дочери, то у меня они имеются. Когда ты вернешься, у тебя будет довольно времени, чтобы выяснить, одобрит ли твой отец подобный союз.

– Он сам призывал меня к этому несколько дней тому, но тогда я пребывал в отчаянии и думал, что уже слишком поздно.

– А на какие средства ты собираешься содержать жену? Признаться, мне всегда казалось, что ты слишком уж легкомысленно отнесся к этому вопросу, заключив свою поспешную помолвку с Синтией. Я не меркантилен… Молли располагает некоторыми деньгами независимо от меня, о чем она, кстати, ничего не знает, – их немного, но они есть. Да и я выделю ей кое-что. Но все эти вещи должны подождать до твоего возвращения.

– Значит, вы одобряете мою привязанность?

– Я не знаю, что ты имеешь в виду под словом «одобряю». Здесь я ничем не могу тебе помочь. Пожалуй, потеря дочери – неизбежное зло. Тем не менее, – продолжал он, заметив выражение неприкрытого разочарования на лице Роджера, – могу сказать, что предпочту вручить своего ребенка – моего единственного ребенка, заметь! – тебе, чем кому-либо еще!

– Благодарю вас! – вскричал Роджер, крепко пожимая руку мистеру Гибсону едва ли не против воли последнего. – Но я могу увидеть ее хотя бы еще один-единственный раз перед тем, как уеду?

– Разумеется, нет. Это я говорю тебе как доктор и отец. Нет!

– Но весточку вы от меня передадите?

– Моей супруге и ей совместно. Я не намерен разделять их. И посредником становиться не желаю.

– Очень хорошо, – согласился Роджер. – Передайте им, что я очень сожалею о вашем запрете. Я понимаю, что должен покориться. Но если я не вернусь, то буду приходить к вам в ночных кошмарах из-за того, что вы были так жестоки ко мне.

– А вот это мне уже нравится. До сих пор я не имел счастья лицезреть влюбленного ученого мужа. В глупости с ним не сравнится никто, это точно. Прощай.

– Прощайте. Вы увидите Молли сегодня вечером?

– Наверняка. А ты увидишь своего отца. Но на твоем месте я бы не вздыхал столь многозначительно.

Тем же вечером за ужином мистер Гибсон передал жене и дочери послание Роджера. Молли, в общем-то, ничего иного и не ожидала после всего, что рассказал отец о болезни и большой опасности заразиться, но теперь, когда ее худшие опасения сбылись, она напрочь лишилась аппетита. Девушка молча смирилась с неизбежным, и ее наблюдательный отец заметил, что после его слов она лишь поковырялась в тарелке, прикрыв бо́льшую часть ее содержимого ножом и вилкой.

«Возлюбленный против отца! – с горечью подумал он. – И возлюбленный побеждает». Вслед за дочерью и он тоже утратил интерес к ужину. Миссис же Гибсон продолжала болтать как ни в чем не бывало, хотя ее никто не слушал.

Наступил день отъезда Роджера. Молли изо всех сил старалась забыть об этом, трудясь над вышивкой для подушечки, которую хотела подарить Синтии (в те дни люди еще занимались вязанием). Одна, две, три… Одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь… Она сбилась со счету, и ей пришлось распускать петли. Да и день к тому же выдался дождливым; миссис Гибсон, которая собиралась нанести несколько визитов, вынуждена была остаться дома, отчего раздражалась без причины и не находила себе места. Она расхаживала по гостиной от одного окна к другому, высматривая, не улучшилась ли погода, словно полагала, что если в одном окне идет дождь, то в другом он может перестать.

– Молли, иди сюда! Кто этот человек, кутающийся в плащ? Вон там, возле парковой стены, под буковым деревом… Он стоит там уже добрых полчаса, не шелохнувшись, и не сводит глаз с этого дома! Его поведение представляется мне крайне подозрительным.

Молли подошла к ней, выглянула в окно и в тот же миг узнала в закутанной фигуре Роджера, после чего невольно отпрянула. Но потом подалась вперед и воскликнула: