Барри Шварц - Практическая мудрость

Эти возможности, подчеркивает Гауфберг, – результат создания Кембриджской программы стажировки, в рамках которой студенты приобретают реальныйопыт, поскольку им дают работать с реальнымипациентами.

Насколько необычен курс Лиз Гауфберг для медицинского вуза? Не так уж и необычен, утверждает она. Сегодня во многих медицинских школах есть курсы гуманистической медицины или лечения, ориентированного на пациента. Доктор Рита Харон из Колумбийского университета и Авраам Вергезе из Университета Техаса в Сан-Антонио разрабатывают программы, в которых литературные дискуссии используются для того, чтобы формировать у студентов эмпатию и восприимчивость, – и к идеям прислушиваются в других учебных заведениях. Распространенным явлением становится исполнение профессиональными актерами роли пациентов, которым студенты должны сообщить «плохие новости». Однако Гауфберг предупреждает, что от ее курса будет мало толку, если он станет просто «приложением» к традиционной программе мединститута. Реально курс работает потому, что он встроен в общий контекст жизни сообщества, которым является Кембриджская программа, и для студентов, имеющих продолжительные отношения со своими пациентами, представляет действительно практический интерес. «Упражняясь в чем-то, читая истории или проводя ролевые игры, мы пытаемся найти ответы на вопросы отнюдь не абстрактные или теоретические, – подчеркивает Гауфберг. – Все наши дискуссии – о проблемах, с которыми студенты сталкиваются на самом деле».

Дэйв Хирш высказался жестче: «Такого курса, как у Лиз, недостаточно, если вы попадаете в среду, где находящиеся в состоянии постоянного стресса ординаторы только и делают, что подгоняют: „Скольких ты принял вчера вечером?“ Получается, что чем больше ты принял, тем лучше поработал. Поэтому ты осматриваешь еще одного. И еще. Ты должен смотреть их как можно быстрее…»

Один этический курс не выдержит конкуренции с такой машиной, уверен Хирш. Если вас ежедневно целый день шпыняют, и только за десять минут до того, как идти спать, родители говорят вам «Я люблю тебя» – этого недостаточно.

Сообщение плохих новостей уже не было ролевой игрой, когда Ванесса присоединилась к Питеру Коэну, чтобы вместе с ним посетить пребывавшую в полном смятении семью. Дон Винценто (так мы будем называть отца) приехал в Бостон из Бразилии много лет назад и работал маляром. На его попечении находились жена и две дочери, одна из которых, Мария, как раз и обратилась в клинику Коэна, потому что он уже давно наблюдал и лечил эту семью. Дон Винценто время от времени имел проблемы с алкоголем, но когда Коэн видел его шесть месяцев назад, Винценто воздерживался от выпивки уже больше года. Мария сказала, что отец опять сорвался две недели назад. Во время предыдущих запоев семья ухаживала за ним, и он, как правило, останавливался в течение нескольких дней. Мария и ее мать и на сей раз взяли все на себя, спрятали весь имевшийся в доме алкоголь и ключи от машины. Но дон Винценто выпил спиртовой растворитель для краски, впал в кому и с острой почечной недостаточностью был доставлен в больницу. Находясь в отделении реанимации, он потерял зрение. Когда доктор Коэн позвонил Марии, прежде чем направиться к ним в больницу, она сказала, что хочет показать отца специалисту в Mass Eye and Ear [233]. «Я знаю, что смысла нет, – добавила она. – Но я просто хочу иметь хоть какую-то надежду».

Доктор Коэн и Ванесса направились в палату дона Винценто, по дороге остановив в холле старшего ординатора, чтобы позаимствовать у него галстук. «Я требую, чтобы мои студенты выглядели профессионально, когда посещают пациента, – пояснил Коэн. – Но я так торопился, что забыл захватить галстук». Дона Винценто они нашли спящим. Мария сидела у его постели. Члены семьи по очереди дежурили у него круглые сутки. Вместе с Марией Коэн и Ванесса отправились в соседнюю комнату, к семье, чтобы поговорить спокойно.

Коэн начал с выражения сочувствия Марии, сказав, что понимает, как ей трудно, и попросил рассказать о случившемся – надеясь, что это облегчит ее состояние. Ванесса вспоминает, что Марии было особенно трудно владеть собой в тот момент. Положение отца казалось безвыходным, и она чувствовала себя совершенно разбитой. Питер сидел рядом. Он положил руку на плечо Марии, дал ей возможность поплакать и выговориться.

– Простите, я просто не в себе, – сказала она.

– Не надо извиняться, – ответил Питер. – Вам очень тяжело.

Коэн позже объяснил, что видел стремление Марии держать себя в руках, видел, что она винит себя и чувствует бремя ответственности за все происходящее. «Она чувствовала сильнейшее давление, – вспоминает Коэн. – Она была сиделкой, она одна из всей семьи знала систему и единственная говорила по-английски. Все это буквально раздавило ее. Поэтому все, что я мог сделать, – просто признать это».

Когда Мария спросила, возможно ли вернуть зрение отцу, Коэн уклонился от прямого ответа. «Я не специалист в этой области, – сказал он. – Насколько я могу судить, в подобных случаях вернуть зрение удается крайне редко, но мы исследуем вопрос – возможно, такие прецеденты есть и мы сумеем вам помочь. Я не невролог, но мы свяжем вас со специалистами; я буду держать ситуацию с вашим отцом на контроле, чтобы иметь уверенность, что все делается должным образом».

Затем доктор Коэн, Мария и Ванесса вернулись в палату, и Коэн повторил то, что говорил Марии. Сказал, как дону Винценто повезло: то, что семья делает для него, просто невероятно – с такой поддержкой он сможет снова стать активным членом семьи, и именно на это вся надежда. Затем Коэн перешел к тому, что конкретно семья и дон Винценто в силах сделать сами: «Поскольку нам предстоит большая работа, меня заботит прежде всего то, что вы прикованы к постели. Вам нужно начать заниматься с физиотерапевтом, чтобы восстановить физические силы». Коэн также попросил Ванессу связать родственников дона Винценто с сиделкой и проследить, чтобы семья ни в чем не нуждалась.

Закончив визит, доктор Коэн и Ванесса решили пройтись пешком. Ванесса сказала потом: «Это были действительно хорошо – поразмыслить над случившимся. Помолчать и побыть в тишине. Вот и Марии Питер дал достаточно времени для выражения ее чувств. И она выдержала разговор до конца».

«Мы должны время от времени останавливать нашу безумную гонку, – считает Коэн. – Обычно у нас есть только двадцать минут на пациента. Если бы я слушал все, что пациенты клиники хотят мне сказать, я бы прогорел. Пришлось бы тратить по три часа на каждого. Но бывают случаи, когда надо все отложить в сторону. Например, неожиданно подтвердившийся раковый диагноз. Или попытка суицида. Вы просто отбрасываете все. И если вы поступаете так, вы вселяете в пациента огромную уверенность: вы – с ним. Это не напрасно проведенное время, а именно то, что нужно пациенту».