Ричард Бернстайн - Восток, Запад и секс. История опасных связей

Одна французская исследовательница, изучавшая североафриканскую ситуацию, пришла к выводу, что, когда в таких странах, как Алжир, были введены бордели, так сказать, европейского типа, “на смену традиционному мусульманскому рабскому рынку пришла проституция французского образца”. Ни один человек, озабоченный проблемой равноправия женщин, не назвал бы слишком прогрессивными сексуальные порядки, бытовавшие в Алжире до прихода французов. Порядки эти основывались на прерогативе мужчин иметь до четырех жен и неограниченное количество наложниц в придачу (столько, сколько они могли прокормить), а наложниц, как сообщает историк Кристель Таро, “обычно покупали на рынке рабынь, куда они попадали из районов Африки, лежавших к югу от Сахары”.

Потому-то проституция европейского типа – с уличными девицами и публичными домами – была практически неизвестна в Алжире, где у мужчин имелся совершенно иной способ утолять желания, помимо своих жен. С приходом французов картина изменилась. Они отменили рабство, но это, казалось бы, безусловно положительное новшество на деле означало, что многие бывшие рабыни в Алжире, “освобожденные” из гаремов, были вынуждены работать проститутками на новую французскую систему. Вот так освобождение! Французы понимали, что исламское сознание будет оскорблено видом мусульманок, обслуживающих мужчин-гяуров, и потому они обязали проституток жить в “особых кварталах”, отгороженных от остального североафриканского общества. Но это не помогло. “В глазах местных жителей”, заключала Таро, французский метод предоставления сексуальной разрядки солдатам и чиновникам “являл самую суть колонизации, так как попирал местные традиции, установления и общественные нормы”. Когда алжирские националисты создали Фронт национального освобождения и начали войну против французов, то проституция в том виде, в каком ее ввели французские власти, стала расцениваться как “телесный коллаборационизм”, и случалось даже, что в некоторые бордели, обслуживавшие французских солдат, бросали бомбы.

Французская открытка из Алжира. Ок. 1920. University of Minnesota Press

Точку зрения националистов – что проституция при французах стала специфически колониальным унижением – понять легко. Действительно, когда в 1946 году французы запретили и закрыли контролируемые публичные дома в самой Франции, то этот новый закон не распространился на североафриканские колонии на том основании, что они представляли собой “случай низшей цивилизации”, – разумеется, это было очередное оскорбление национальных чувств. Гораздо труднее провести моральную границу между традиционным сексуальным рабством, существовавшим в Северной Африке раньше, под властью Османской империи, и той проституцией европейского типа, которую принесли с собой французы. Как бы то ни было, если не считать борделей, учрежденных колониальными властями, североафриканская гаремная культура прекрасно приспособилась к появлению европейцев, имевших и желания, и деньги для их удовлетворения. Как сказал французский писатель Эрнест Фейдо, прославившийся в основном своей эротической комедией нравов “Фанни”, “французы прибыли в Алжир, алча мавританок”. Одной специфически французской страстью стал выпуск открыток, изображавших так называемых femmes Mauresques , мавританок, во всевозможных сладострастных и томных позах. Открытки были якобы сняты в тех самых гаремах, которые всегда оставались недоступными для сгоравших от любопытства европейцев.

Эти почтовые открытки выпускались тысячами и тысячами же отсылались на родину, в la métropole , туристами, которые приезжали сюда из Европы, чтобы погреться на пляжах и полюбоваться крепостями и старыми городскими кварталами Магриба (так французы называли мусульманские страны Северо-Западной Африки). Эти постановочные снимки для тиражирования на открытках делали французские фотографы, и сегодня сами алжирцы высказываются о них с осуждением, видя в них орудие пропаганды европейских фантазий о восточных женщинах, или, как выразился алжирский исследователь Малек Аллула, “ту сладостную мечту, в которой Запад барахтался больше четырех веков”. По его словам, эти фотографии служили “фантастическими иллюстрациями западных представлений о Востоке”. Далее он пишет: “Впрочем, не бывает фантазий без секса, и в этом ориентализме, в этом смешении лучшего с худшим – а худшего там гораздо больше, – появляется главный образ, сущее воплощение наваждения – гарем”.

В мире, который осуждает колониализм как преступление против человечества, сама идея использовать “мавританок” для того, чтобы дразнить воображение западных мужчин, выглядит, по словам Аллулы, “бесчестной и бесчестящей”. Разумеется, подобные фотографические выдумки носили однонаправленный характер и потому воплощали право Запада творить все, что ему угодно, в покоренных им землях, в том числе и использовать местных женщин и для своего удовольствия как непосредственно, так и косвенно, с помощью таких вот постановочных снимков. Фотокарточек француженок в соблазнительных позах, которые отсылали бы домой из Франции алжирские путешественники, не существовало в природе по той простой причине, что во власти французов было предотвратить их появление. Мавританки попали под пристальный надзор французов, как и весь Алжир. А интерес колонизаторов к колонизованным в значительной мере носил сексуальный характер. Это особенно наглядно иллюстрирует одна открытка. На ней изображен мужчина, который смотрит на женщину сквозь зарешеченное окно. Эта решетка, по-видимому, намекает на то, что женщину держат в тюрьме. Грудь женщины обнажена, глаза опущены, а поза выражает смирение и покорность. На голове женщины повязан цветной платок, спадающий назад и исчезающий за ее обнаженным плечом. Как почти у всех наемных моделей, позировавших для подобных открыток, лицо у нее открыто, и эта деталь – пожалуй, самое важное указание на право колонизаторов подвергать колонизированных тщательному осмотру. Алжир, разумеется, был мусульманской страной, и женщин там прятали от любопытных взглядов посторонних. Из всех мужчин лишь мужу и сыновьям женщины позволялось видеть ее лицо. Но колонизированный народ утратил право прятать своих женщин, а колонизаторы, напротив, обрели право выставлять их на обозрение.

Болезненная и гневная реакция алжирцев на подобные снимки в постколониальную эпоху вполне понятна. Однако объявлять, что такие изделия, как открытки с мавританками, отражают одни лишь западные фантазии и наваждения, значит ограничиваться лишь одним ракурсом из многих возможных. Ведь эти открытки, предлагавшие чрезвычайно эротизированные образы, намекавшие на существование некоего сексуального рая, рассказывают правду не столько о мавританках, сколько о сексуально подчиненном статусе самих колоний в целом. Для французов, оккупировавших Индокитай и Северную Африку, любые сексуальные фантазии запросто могли претворяться в реальность – и претворялись. В Сайгоне французы, чтобы подыскать себе красотку на ночь, а иногда и на всю жизнь, отправлялись в такие места, как Arc en Ciel (“Радуга”) и другие ночные заведения, многие из которых император Бао Дай отдал под контроль преступных банд. Героиня романа Грэма Грина “Гадкий американец”, [18]роковая женщина, появилась именно из подобного заведения, и Грину, похоже, удалось очень точно запечатлеть жизнь Сайгона, какой та была в начале 1950-х, когда французский режим уже готов был уступить место американскому. Вообразите себя молодым человеком во Вьетнаме в 1930 или 1950 году: вы можете когда вздумается потанцевать с красивой надушенной девушкой с черными как смоль волосами, падающими на ее белое шелковое ао-дай – традиционное вьетнамское женское платье прямого покроя. А после того, как вы натанцуетесь, она пойдет к вам и проведет ночь в ваших объятиях. Фантазия? Да, конечно, это можно назвать просто мечтой. Но многие французы и другие европейцы видели в Индокитае и Северной Африке сказочные края, где можно осуществлять какие угодно эротические грезы, в том числе и такие мечтания, которые у них на родине считались извращениями, о каких даже упоминать зазорно.