Дональд Калшед - Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

Последовали другие сны со сценами насилия. Образы выпотрошенных животных, людей с парализованными ногами, с ампутированными конечностями, за которыми она пыталась ухаживать, чтобы вернуть их к жизни. Мы будто оказались в сфере того, что Микаэл Балинт называл базисным дефектом (Balint, 1979). Мы будто спустились в девятый круг Ада и были вынуждены встретить самого Дита (см. главу 3). Агрессия была настолько сильной, что нам оставалось только вместе преодолевать ее, страдать вместе. Более чем когда-либо, Дебора была жесткой, хрупкой и напряженной. Она осознала то, как много насилия все это время было у нее внутри, это относилось и к «уничижающему диалогу», звучащему в ее голове: «Ты глупая, ты слабая, ты никчемная, ты уродина». Она сказала: «Во внутреннем мире я будто нахожусь на суде и уже осуждена заранее до того, как у меня появится возможность что-то сказать в свое оправдание».

В переносе в тот период усилилась ее потребность во мне, и на некоторое время мы добавили дополнительную сессию в неделю. Способность Деборы просить о помощи и признание того, насколько она нуждалась во мне в тот период, имели решающее значение для коррекции влияния ее ранних отношений с матерью, в которых эта потребность была высмеяна, на ее жизнь в настоящем. Также важным оказалось то, что она читала о травме. Она сама разыскала и прочитала мою первую книгу (Kalsched, 1996) и некоторые другие книги на эту тему. Ей надо было знать о терапии и жизни других женщин, у которых был похожий опыт травматической депривации в раннем детстве; ей надо было избавиться от своей «плохости» и осознать всю полноту предательства со стороны ее матери. Теми или иными путями мы способствовали процессу трансформации ее травматического опыта, не оформленного как эксплицитное воспоминание, в нечто, что можно было бы ментализировать, о чем можно было бы думать и горевать.

Видимо, одним из основных содержаний агонии, которую мы переживали в тот период, было то, что она ощущала «пустой» оболочкой без содержания, деревянной коробкой с пустотой в том месте, где должно быть сердце. Дебора никогда не была «наполненной» ощущением, что она действительно жива, полностью в своем теле, что является личностью, у которой есть душа. Некая суть самой себя была изъята или изгнана. По мере того как Дебора горевала о своей «потерянной душе», в ходе нашей работы некое место внутри нее постепенно готовилось к ее возвращению.

Постепенно кошмары, полные насилия, отступили, и постепенно стало крепнуть чувство, что жизнь возможна. Наши аналитические отношения стали важным пространством, которое было достаточно безопасным для того, чтобы исследовать свою жизнь и некоторые из ее постыдных тайн. Когда она позволила невинным частям своего я страдать и скорбеть, в интерсубъективное поле между нами просочилась любовь. Мы оба чувствовали это. Деборе потребовалась вся ее храбрость, чтобы выразить ту робкую любовь, которую она почувствовала, а также ощущение своей зависимости, которое возникло в связи с ней. «Я давно хотела сказать вам про любовь, которую чувствую, но боялась… может быть, мне было даже немного стыдно – будто это могло отпугнуть вас или вы утратили бы ко мне интерес».

Я доброжелательно отнесся к чувствам Деборы и, в свою очередь, признал, что испытываю к ней теплоту и симпатию. Мы исследовали ее робкие чувства вины и стыда по поводу растущей привязанности между нами. Когда мы проделали эту работу, я почувствовал, что мы исцелили страшную рану, нанесенную ее способности к самовыражению, которую сновидение изображало как «женщину без рук». Теперь ее жизненная энергия, то есть ее жизненный потенциал, проявилась вновь наряду с ее страхом «осквернить» объект любви. Но на этот раз ее любовь была принята, и мы смогли говорить о ее страхах. Несмотря на ранний опыт внутренней «разъединенности», она была принята и удержана в моих символических объятиях, в объятиях общего растущего понимания ее травмы, а также в контейнирующем пространстве анализа.

Через два года нашей работы с Деборой началась следующая фаза анализа, которая соответствовала второй части сюжета сказки – той, в которой раны героини, нанесенные трагическим разъединением, постепенно заживали. Мы можем назвать этот период этапом «серебряных рук».

Мельник, разбогатевший с помощью дьявола, сказал дочери, что теперь станет ухаживать за ней наилучшим образом всю ее жизнь. Но изувеченная девушка ответила ему: «Я не могу здесь оставаться. Я пойду, куда глаза глядят, и добрые люди дадут то, что мне нужно». Затем она ушла, не пряча своих обрубков. Она все шла и шла, пока не оказалась в царском саду, полном красивых плодовых деревьев, ветви которых клонились от тяжести спелых груш. Девушка валилась с ног от голода, а сад был окружен рвом, и она не могла в него войти.

Она упала на колени и стала молиться Богу, пока не появился ангел. Он осушил ров, и она вошла в сад и сумела съесть одну грушу. А в это время в кустах прятался царский садовник и увидел все это. На следующее утро, когда царь отправился проверять свой сад, садовник рассказал ему о странном видении – искалеченная девушка и ее ангел-хранитель. Царь захотел увидеть все своими глазами и решил пойти с садовником на следующую ночь. Он привел с собой священника, иметь возможность общаться с ангелом.

В полночь снова появились девушка и ангел. Царь увидел, что она съела еще одну грушу. Тут вышел священник и сказал: «Ты спустилась с неба или ходишь по земле? Ты дух или человек?» Она отвечала: «Я не дух, а несчастная смертная, покинутая всеми, кроме Бога». Царь сказал: «Пусть весь мир тебя покинул, но я не покину тебя» и забрал ее с собой в царский дворец. Она была так красива и хороша, что он полюбил ее всем сердцем. Он сделал для нее серебряные руки и взял ее в жены.

Это часть нашей истории начинается с важного заявления: «Я не могу здесь оставаться». В этот момент наша героиня слышит «тихий голос» своего глубинного я и заявляет о собственном процессе индивидуации. Вместо того чтобы мазохистически и пассивно «принадлежать» отцу, который ее изувечил, она делает первые шаги в своей индивидуальной жизни. Для этого она должна согласиться пройти через собственные страдания, что означает отказаться от соблазнительного предложения отца, который хотел бы удержать ее своими богатствами, полученными нечестным путем от дьявола, т. е. вечно удерживать ее в полуживом/полумертвом состоянии, как в лимбе (см. главу 3).

В сказке «Девушка-безручка» героине нужно мужество принять и смириться со своей я- репрезентацией – образом искалеченного поруганного тела, не предпринимая попытки что-то скрыть. Для пациентов, подобных Деборе, чья целостность была разъединена ранней травмой, это равносильно принятию собственного «увечного» состояния и сопутствующего ощущения себя ничтожными и недостойными любви. Им также нужно принять свое желание жить иначе и не прятаться от жизни и отношений. Существует огромное сопротивление признанию этих чувств, так как переживший травму человек отчаянно пытается вести «нормальную» жизнь и «соответствовать» окружению. Тем не менее, как мы видели, Дебора нашла в себе мужество одновременно признать и ощущение, что никто не может ее полюбить, и свое чувство любви.