Владимир Александров - Черный русский. История одной судьбы

Это была плохая новость для Фредерика, хотя могло быть и хуже. По крайней мере его заявление на американское гражданство не отклонили без обсуждения (как было бы, если бы кто-то в Госдепартаменте прознал о его российском подданстве) – вместо этого ему фактически предложили подать заявление повторно.

Тем временем он должен был противостоять тому серьезному ущербу, который продолжала наносить его репутации Валли. Когда она написала в генеральное консульство в Константинополе, она приложила копии подтверждающих ее претензии документов, включая официальный перевод ее с Фредериком брачного свидетельства от 1913 года. У Фредерика же не было ни единого документа, который подтверждал бы его слова. В результате дипломаты, которые жили в мире, состоящем в основном из документов, и которые уже считали Фредерика ненадежным человеком в разных других аспектах, поверили ей, а не ему. Когда в мае Равндаль писал Валли, он назвал Фредерика «вашим мужем», а в письме к Фредерику, написанном в тот же день, он назвал Валли «вашей женой в Германии».

Все это ухудшало и без того плохие отношения Фредерика с американскими чиновниками. Все, что он мог, это настаивать на своей версии событий. Вскоре он написал – своим старательным почерком – подробный ответ Равндалю, в котором вежливо и четко объяснил «еще раз»: «У меня нет жены в Германии, потому что моя жена здесь, со мною». Далее он пояснял: «Как я писал вам ранее, я развелся с бывшей женой в Москве, потому что она допустила разлад в семье, в течение двух лет имея в любовниках большевистского комиссара». Фредерик продолжал:

Я развелся с этой женщиной и женился на моей нынешней жене по большевистскому законодательству, потому что другого законодательства, когда мы жили при большевиках, не было. Теперь же, сэр, я позволю себе отметить, что ни один мужчина не обязан поддерживать бывшую жену, с которой он развелся при таких обстоятельствах. Что касается меня, сэр, то я знаю, что она не больна, потому что в Берлине у меня есть очень близкие родственники, которые точно сообщают мне, какой жизнью там живет мой ребенок. Как я говорил вам ранее, сэр, моя бывшая жена не является матерью моей дочери Ирмы, поскольку у меня вовсе нет от нее детей, и она держит мою дочь при себе только потому, что думает, будто я стану поддерживать ее ради девочки, потому что я не допущу, чтобы мой ребенок голодал. Разумеется, будь у меня паспорт, я поехал бы в Берлин и забрал бы мою девочку с собой, но сейчас я не могу отсюда уехать; что касается моих документов, которые могли бы доказать, что развод с бывшей женой и женитьба на нынешней жене – это факты, то, сэр, я говорил вам ранее, что у меня их украли в России, так что я приехал сюда, в Константинополь, без каких-либо документов. Теперь же, сэр, прошу извинить, что снова вас беспокою этой моей тягостной историей, и, надеясь, что успешно объяснил все, что касается моей связи с этой женщиной, остаюсь со всем уважением

Фраза о месте рождения была запоздалым дополнением (Фредерик использовал другие чернила) и имела целью напомнить дипломатам о заявлении на получение американского паспорта. Тем не менее ничто из этого не возымело значения; дипломаты ему не поверили. Когда в следующий раз один из них будет писать в Государственный департамент, он назовет Эльвиру «внебрачной спутницей» Фредерика.

Объявившиеся в Берлине Валли с Ирмой были в тот период не единственным драматическим поворотом в семейной жизни Фредерика. Внезапно нашлась в Румынии Ольга, его старшая дочь, живая и как будто здоровая, замужняя, под фамилией Голицына. 13 июня 1921 года она послала из Бухареста в американское генконсульство в Константинополе телеграмму на французском языке с просьбой сообщить Фредерику о ее местонахождении и о том, что у нее «manque totalement» – «ничего нет». Получить эту новость должно было быть для Фредерика большой радостью и облегчением, ведь он вот уже два года ничего не слышал о дочери – с тех пор как она пропала во время эвакуации из Одессы. Он был очень близок с нею, и перед революцией готовил ее себе в помощницы. Ее новая фамилия вполне могла показаться Фредерику знакомой, поскольку Голицыны были одной из самых известных и великих княжеских семей императорской России; но, похоже, муж Ольги был всего лишь однофамильцем. Фредерик ответил на ее крик о помощи. К 1923 году он посылал ей по 1500 франков в месяц, что равняется сегодня нескольким тысячам долларов (его дела к тому времени пошли в гору), и продолжал делать это в течение трех лет, даже после того, как она уехала учиться в Париж.

Несмотря на хроническую нехватку денег, Фредерик сберегал то, что имел, и упорно старался обеспечить своей семье в Константинополе лучшую жизнь, какую только мог. Он заказывал для Эльвиры новые наряды у местной портнихи в Чичли, хотя и не стал покупать ей меховую муфту, стоившую 500 долларов по сегодняшнему курсу. Как он сказал одному дружелюбно настроенному американскому туристу, его сыновья учились «в одной из лучших школ на Ближнем Востоке», что в Константинополе означало: частной и иностранной. Летом 1921 года Брюсу было шесть, Феде – семь, а Михаилу – пятнадцать. Если учесть старание их отца заново утвердиться в качестве американца и его заявление о намерении вернуться в Соединенные Штаты и отдать сыновей в школу, то все трое, вероятно, ходили в одну из местных англоязычных школ – таких было несколько. Однако из трех сыновей только Михаилу суждено было завершить обучение, причем в Праге, которая станет в 1920-х годах прибежищем для молодежи из русской диаспоры.

В конце августа – начале сентября 1921 года в истории Турции, а следовательно, и в судьбе Фредерика произошел неожиданный поворот. Примерно в двухстах милях к юго-востоку от Константинополя, на пустынной Анатолийской возвышенности близ реки Сакарья – в месте, казавшемся очень далеким от мраморных кулуаров власти на берегу Босфора – турецкая националистическая армия, созданная под предводительством Мустафы Кемаля, выиграла ряд кровавых боев с греческой армией, которая вторглась в Турцию при поддержке союзников двумя годами ранее. Турецкая победа остановила греческий поход на Ангору, – или Анкару, как ее называют сегодня, – новую столицу националистов, и стала поворотной точкой в войне, которую турки стали праздновать как войну за независимость от союзнических оккупантов. В результате Италия и Франция оставили свои планы разделить Анатолию и вывели войска из этого региона. Год спустя Кемаль заставит союзников отказаться от Севрского договора, а вместе с ним и от плана превратить Константинополь в интернациональный город, – это будет решение, которое прямо затронет Фредерика. За свою победу при Сакарье Кемаль, уже избранный турецкой Большой национальной ассамблеей на пост президента в апреле 1920 года, будет повышен до ранга фельдмаршала и получит звание «гази» – «воитель против неверных» – почетное именование, восходящее к османам.