Владимир Александров - Черный русский. История одной судьбы

На противоположном конце эмоционального спектра – не один приезжий иностранец, тронутый видом изгнанного из России офицера, встающего в ресторане из-за стола с выражением печального почтения на лице, чтобы поцеловать руку подошедшей к нему официантки, потому что они знали друг друга в прошлой жизни совсем при других обстоятельствах. Принцесса Люсьен Мюра, француженка, гостившая в Константинополе, имела ряд подобных душераздирающих встреч с несколькими людьми, которых она знала в дореволюционном Петрограде, – с «бароном S.», которого она узнала в уличном чистильщике обуви; с «полковником X.», теперь работавшим гардеробщиком в ресторане; а позже, в баре Фредерика – с «княжной B.», которую она последний раз видела на балу в Петрограде «в серебристом платье, с изумительными изумрудами в диадеме на красивом лбу». «Княжна рассказывала мне свою скорбную историю – о побеге от большевиков, о переезде в переполненном скотном вагоне». Тем временем неподалеку расхаживал ее «босс» – «эбеновый, в былые времена державший самый модный ресторан в Москве, где княжна много раз обедала и танцевала под музыку цыган». То, как отреагировала принцесса Люсьен, увидев старую подругу в качестве работницы Фредерика, показательно, в том смысле что позволяет взглянуть на dame serveuse с точки зрения, отличной от восхищенного или сластолюбивого взгляда мужчины.

Так же показательна, но уже по причине турецкой национальной гордости и того, что́ это предвосхищало в будущем союзнического анклава в Константинополе, реакция наблюдательного юного турецкого патриота во время посещения «Стеллы» одним теплым летним вечером. Муфтий-заде К. Зия-бей хорошо знал Соединенные Штаты, где прожил десятилетие. Вместе с женой и другом он решил взглянуть на ночную жизнь Пера и отправился в «кафешантан», который был «лучшим» в городе. Когда они подошли, «Стелла» была переполнена, и Зия-бей, очень гордившийся своими консервативными, традиционными турецкими ценностями, был неприятно поражен здешней свободолюбивой атмосферой, хотя и высоко оценил манеры Фредерика.

Каждый выглядит опьяненным, и странная музыка типичного джаз-банда, состоящего из коренных американских негров, воспламеняет кровь шумной толпы до проявлений, неизвестных даже «Бауэри» в его лучшие дни до «сухого закона». Богато украшенные драгоценностями и обильно накрашенные «благородные» официантки пьют и курят за столиками своих же клиентов. Собственник заведения, американский негр, хорошо известный в России до большевистской революции, <���…> весьма равнодушно озирает толпу. Если честно, он кажется мне более человечным, нежели его клиенты; по крайней мере он трезв и ведет себя уважительно и любезно, чего не скажешь о большинстве присутствующих.

Зия-бей негодовал и из-за того, что все связанное со «Стеллой» отражало присутствие в городе иностранцев и второстепенную роль, отведенную коренным мусульманам: «Ни одного настоящего турка не видно. Много иностранцев, но в основном греки, армяне и левантинцы – с рассеянными надутыми лицами, жадными до удовольствий и материализма». Вскоре Зия-бей с женой решили уйти. Они испытали чувство покоя, лишь когда благополучно покинули Пера, пересекли Галатский мост и вернулись домой в «наш Стамбул, прекрасный турецкий город, спавший в ночи сном праведника; бедный Стамбул, разрушенный пожарами и войнами, печальный в своем несчастье, но благочинный и величавый; свергнутая королева, тоскующая по своему былому величию и надеющаяся на свое будущее». Отношение Зия-бея указывало на многочисленные угрозы иностранному миру, частью которого был Фредерик, хотя у него пока и не было оснований их опасаться.

С учетом места, какое занимали dames serveuses в умах мужской части константинопольского населения, было неизбежно, что среди обосновавшейся в городе американской колонии начали распространяться расистские измышления об отношениях Фредерика с его русскими официантками. Кое-кто намекал, что, как и «все негры», Фредерик был склонен к «величайшим сексуальным излишествам» и умел «заставить многих своих работниц принять его ласки». Однако в действительности, как сформулировал Ларри Ру, репортер из Чикаго, проверявший эти утверждения, работавшие у Фредерика официантки считали его «самым „белым” из здешних работодателей», поскольку он не только уважительно обращался с ними, но и позволял им не отвечать на знаки внимания кого бы то ни было, включая «многочисленных британских офицеров», которые «были недовольны такой высокой моралью».

Фредерик не ограничился созданием защитного «купола» вокруг своих официанток и даже устроил несколько гала-представлений в интересах их финансового благополучия, которые были весьма необычны для константинопольской ночной жизни – такие вечера обычно устраивались ради звезд или управляющего. Его жест был вызван искренней добротой, но был в нем и расчет, поскольку это был способ продемонстрировать девушек. Таким же было его решение предоставить «Стеллу» под «Большой фестиваль благотворительности» 24 июля 1920 года в пользу «беспризорных, спасаемых через искоренение нищенства». Этот вечер был инициирован одной из его звездных артисток, певицей Изой Кремер, и санкционирован высшей городской властью – межсоюзническими верховными комиссарами. И Кремер, и Фредерика громко прославляли за это начинание. Участие Фредерика в нем напоминает о предоставлении «Аквариума» в качестве плацдарма для патриотических манифестаций в период войны.

Несмотря на толпы посетителей и восторженные газетные репортажи о «Стелле» во время второго сезона, Фредерик все еще не мог свести концы с концами. Новые кредиторы все так же ходили ко все более раздраженным дипломатам в генеральное консульство. По мере того как число жалоб возрастало, менялся тон Равндаля и Аллена. Сначала они писали шаблонные, но вежливые письма, которые затем, особенно в случае Аллена, зазвучали все более жестко: «жалобы <���…>, требующие вашего немедленного внимания»; «предоставьте мне отчет в самое ближайшее время»; «сообщите мне немедленно».

Усугубляло ситуацию то, что Фредерик стал целью шантажистов, которые под видом кредиторов требовали, чтобы генконсульство помогло им получить деньги. В свете подмоченной репутации Фредерика дипломаты серьезно относились ко всем подобным жалобам. Самым неприятным из этих мошенников был Алексей Владимирович Завадский, русский, который в июне 1920 года нанял адвоката, заручился поддержкой русской дипломатической миссии в городе (которая продолжала функционировать для русских беженцев с благословения союзников, даже несмотря на то, что империя, которую она представляла, перестала существовать) и заявил, что Фредерик задолжал ему с прошлого лета зарплату на сумму более 300 т. ф. Невзирая на требования американских дипломатов заплатить ему, Фредерик решительно отказался, назвав это «случаем шантажа». Но он не мог развеять впечатление у дипломатов, будто он только и делал, что создавал им проблемы.