Владимир Александров - Черный русский. История одной судьбы

Многие клиенты Фредерика считали частью его «хозяйского» обаяния заразительное личное удовольствие от веселья, которым он «дирижировал» в своем ночном клубе. Сергей Кротков, эмигрировавший из России музыкант, который работал у него несколько лет, вспоминал, что Фредерик мог внезапно решить: настало время для пышного загула. Тогда он надевал цилиндр, ставший его визитной карточкой, и возглавлял шествие работников «Максима» – официантов, посудомоек, музыкантов, поваров, артистов – вниз от площади Таксим по одной из главных улиц Пера, под аккомпанемент собственного ансамбля, состоящий из треска барабанов и лязга тарелок. Они останавливались у каждого встречного бара, и Фредерик угощал всех выпивкой. Даже работая у себя в кабинете в «Максиме», он всегда держал у себя на столе бутылку шампанского в ведерке со льдом и мог предложить бокал всякому, кто заходил к нему. Именно этот стиль поведения привел к тому, что эмигранты видели в нем такую же «широкую» русскую душу, которую ценили в самих себе.

Другая сторона всеобъемлющей щедрости Фредерика заключалась в постоянном требовании личной лояльности от каждого, кого он включал в свой круг. Это позволяло ему завязать с подчиненными отношения, которые были еще одной причиной его успеха, и Кроткову это тоже довелось испытать на себе. Кротков был мастером игры на гавайской укулеле, инструменте, покорявшем мир в начале 1920-х годов, и был очень популярен в «Максиме». Однажды он был приглашен на частную вечеринку в другом заведении, а потом должен был играть в «Максиме» для целого парохода американских туристов. Кротков явился с большим опозданием, и у входа его ждал взбешенный Фредерик: «Твоя сволочь! – вскрикнул он на экспрессивном, но грамматически неправильном русском. – Моя твоя морду будет бить! Американа приехала, твоя не играла, твоя бегай играть!» «Федор Федорович, – взмолился Кротков, – знаю, что опоздал. Извините, взял такси». И он поспешил на сцену. После номера официант попросил его подойти к барной стойке. Там стоял Фредерик, лицо его сияло. «Твоя хорошо играла. Американа слушала и хлопала». Перед ним стояли два стакана с водкой. «Твоя хорошо пила еще?» – спросил он.

Склонность Фредерика к спонтанным проявлениям хорошего настроения побудила его в 1924 году провести в «Максиме» празднование Четвертого июля [24]. Ночной клуб был заполнен американскими предпринимателями, моряками торгового флота, горняками и, как сформулировал один свидетель, прочими «американскими искателями приключений» со всех концов Ближнего Востока. Страсти не на шутку разгорелись, и «жизнерадостный американский негр-хозяин» угощал всех снова и снова. Завершали праздничную атмосферу джаз-банд, игравший «Прошлой ночью на заднем крыльце (Я любил ее больше всего)», и стайка греческих и левантинских танцовщиц.

Радуясь успеху «Максима» и, несмотря на идущую в Турции полным ходом революционную трансформацию, видя перед собой безоблачное будущее, Фредерик вновь задумался о расширении бизнеса.

Летом в Константинополе температура может неделями держаться на очень высоких отметках, заставляя жителей искать более прохладные места где-нибудь поближе к воде. В начале лета 1924 года Фредерик решил открыть новое место в Бебеке – тихом пригороде с видом на красивую бухту на европейском берегу Босфора, примерно в пяти милях к северу от Галаты. Вместе со старшим работником «Максима», «мистером Берте», он вступил во владение русским рестораном «Лё московит», имевшим террасу у воды. Фредерик переименовал заведение в «Ля потиньер» («Сплетница») и начал заманивать посетителей тем, что составляло его проверенную формулу: обедами и танцами под открытым небом, баром с особыми коктейлями и его прославленной персоной в роли хозяина.

Но погода в Константинополе бывает непостоянна, и тем летом, вскоре после открытия «Ля потиньер», она сделалась ужасной. В конце июня проливные дожди затопили некоторые части города, превратив некоторые улицы в реки, повредив дома, переломав окна и вырубив электричество. Серьезные разрушения были и за чертой города: были смыты мосты в деревнях, сильно пострадали фруктовые и ореховые сады. Стоявший на возвышенности Пера «Максим» был не слишком сильно задет, и его открытая терраса оставалась популярной. Но ливневые дожди, видимо, повредили «Ля потиньер», посетителей в этом заведении было мало, и потому по окончании летнего сезона Фредерик решил больше не открывать его. Он потерял кое-какие вложенные деньги, и подобная неудача была для него необычна. Его, должно быть, раздражало то, что два его конкурента в Бебеке преуспели, а он – нет. Клуб «Ля роз нуар», переходивший из рук в руки не один раз после того, как Вертинский открыл его несколько лет тому назад, также переместился тем летом в Бебек и неожиданно расцвел. А в следующем году имел удачный сезон и возрожденный «Лё московит», теперь рекламировавшийся как «экс-”Потиньер”».

Но впереди было появление более – гораздо более! – серьезного конкурента. Туризм в Константинополе был на подъеме. Заметный скачок случился ранней весной 1925 года, когда каждую неделю стали приезжать сотни американских и британских туристов. За первую половину 1926 года их число составило 21 тысячу, что было почти вдвое больше, чем в предыдущем году за тот же период. Хотя многие туристы задерживались всего на день-два, обегая знаменитые достопримечательности, чтобы поскорее отправиться в Средиземноморье, все же очень быстро потенциал Константинополя разглядели и другие предприниматели, тут же задумавшиеся, как бы его капитализировать.

Самый смелый план состоял в том, чтобы создать на берегах Босфора альтернативу Монте-Карло. В конце лета и осенью 1925 года по Константинополю прошел слух, что синдикат во главе с Марио Серра, агрессивным молодым предпринимателем из Милана, арендовал на тридцать лет дворцовый комплекс Йылдыз, что на северо-восточном краю города, а также – прямо под ним, на берегу Босфора – дворец Чираган. Эта сделка была одобрена на высшем уровне турецкого правительства – Советом министров и самим президентом Кемалем. Жемчужиной комплекса Йылдыз был «Павильон Шале» – дворец, в конце XIX века служивший султанской резиденцией. Его облик совсем не соответствовал Константинополю: снаружи он напоминал гигантское швейцарское шале (отсюда его турецкое название), а внутри был искусно украшен резным мрамором, перламутровой инкрустацией по дереву, фресковой живописью и позолоченным гипсом. Из огромного тронного зала Серра хотел сделать казино, а другие помещения использовать под бары, рестораны и танцевальные залы. В огромном парке, предполагал он, будут спортивные сооружения, «американские горки» и, может быть, поле для гольфа, а для прочих развлечений найдется место у большого озера и в небольших строениях комплекса. В планы относительно дворца Чираган входили реконструкция беломраморного здания, сильно поврежденного пожаром (когда-то это был султанский гарем), и превращение всего этого места в роскошную гостиницу (чем оно и является сегодня). За все это Серра согласился платить турецким властям по 30 000 т. ф. за год аренды – это около 1 миллиона сегодняшних долларов – плюс ежегодный налог в 15 процентов от прибыли. Поскольку у правительства Турецкой Республики не было сентиментальных чувств по поводу османского прошлого, оно также решило продать Серра кое-что из роскошной обстановки, оставшейся во дворце, включая массивную мебель, изготовленные вручную ковры размером в сотни квадратных метров и зеркала, покрывавшие стены в два человеческих роста. Замысел «Йылдыза» был столь велик, что затмевал не только любую другую достопримечательность, которую мог предложить город богатому туристу, но и, возможно, любой другой сравнимый объект в Европе. Поговаривали даже, что он может привести к появлению новой, Турецкой Ривьеры.