Валери Триервейлер - Благодарю за этот миг

Несмотря на прекрасные общие результаты президентской партии, я не получаю особой поддержки в последующие дни. Победа СП была ожидаемой, и мой твит скорее пощекотал нервы прессе, чем вызвал настоящую бурю. Судя по газетам, Сеголен Руаяль — жертва низкой интриги, а не злосчастной перестановки кандидатов. В глазах СМИ и общественности в ее провале виновата я — виновата в том, что вмешалась в политику из личной неприязни, виновата в разногласиях с президентом, с которым делю жизнь, виновата в необоснованной ревности. Похитительница мужей, разрушительница семей, злобная, мстительная, истеричная баба. Ну и так далее. Я снова прошу у Франсуа разрешения публично извиниться. В ответ — отказ.

Пытаюсь укрыться от этого вселенского осуждения. Рву все связи. Изолирую себя от внешнего мира. Иногда мне приходят послания с советом: «Главное, не читай эту статью!», и от этого мне еще тяжелее. Либо я следую совету и тогда воображаю самое худшее. Либо все-таки читаю, и это приводит меня в шок. Вдобавок приходится выслушивать нотации от высших лиц государства и руководителей СП.

Они соревнуются в жестокости формулировок в мой адрес — премьер-министр, самый перспективный кандидат в председатели Национального собрания, первый секретарь партии и даже давний близкий друг Франсуа… всех уж и не упомню. Мне знакомы политические игры. Я пятнадцать лет проработала журналисткой в этой области. И знаю, что ни один из них не осмелился бы на это без санкции Франсуа. Позже одна из моих подруг произнесет ужасную фразу:

— Да сам Олланд и подал сигнал к травле.

Была ли я когда-нибудь так одинока? Гнев Франсуа слегка утих после второго тура, окончившегося для левых благоприятно, но он по-прежнему держался отчужденно. Не могу понять, отчего эти политические деятели с таким садистским удовольствием драматизируют ситуацию и не желают думать ни о чем другом. Каждый день кто-нибудь из них подливает масла в огонь.

Чтобы не утонуть в этом море ненависти, я все чаще укрываюсь в Версальском парке и до одури гоняю на велосипеде. В эти дни я отнюдь не уверена, что снова попаду в Елисейский дворец. Меня одолевают черные мысли, настроение хуже некуда. Но я должна держаться: сейчас двое моих сыновей сдают выпускные экзамены. Эти экзамены проходят как раз в то время, когда на их мать объявлена охота, когда все газетные киоски пестреют заголовками, один безжалостней другого. Какое же преступление я совершила? Мне инкриминируют вмешательство в личную и общественную жизнь. Это правда. Но разве я это начала? Разве Франсуа Олланд не поддержал только одного кандидата — мать своих детей? Нет, он не сделал бы этого ни для кого другого. Это он примешивает свои личные интересы к политике.

Однако своим твитом я оскорбила неприкосновенную святыню — мать. Я тоже мать, просто мои дети — не родные дети президента. Но это не считается. Пройдет несколько месяцев, и один политолог даст мне совет: покажите народу своих детей! Он объяснит мне мой промах: французы никогда не видели меня вместе с ними. «Несколько умело поданных семейных фотографий, — говорит он, — смогут склонить в вашу пользу общественное мнение, и образ матери семейства затмит образ любовницы в худшем смысле этого слова». Разумеется, я отвергну эту комедию и не стану использовать своих детей для улучшения собственного имиджа.

Но, несмотря на всеобщее осуждение, некоторые женщины из правительства встали на мою защиту. Их поддержка тронула меня до глубины души. Одна из них, Ямина Бенгиги, даже сообщила мне, что в предместьях я стала символом свободы. Молодые девушки одобряют меня за то, что я отринула «закон послушания». Для меня это неожиданность, но когда я наконец осмелилась выйти на улицу, то и в самом деле смогла убедиться в симпатии и поддержке, которую мне выражали многие девушки и женщины разной этнической принадлежности.

Через два-три дня после «скандала» у меня был запланирован обед с Наджат Валло-Белькасем, министром по правам женщин. Я была уверена, что она отменит нашу встречу из дружеских чувств к Сеголен Руаяль. Но нет, приглашение осталось в силе. И за это я опять-таки ей благодарна. Естественно, в начале беседы сразу всплывает вопрос о твите. Я выражаю свои сожаления. Но ее интересует совсем не это:

— Меня поразило твое медийное влияние. И вот я подумала, что мы могли бы замечательно сотрудничать в некоторых акциях.

Я недоумеваю. Прекрасно обошлась бы без этого «медийного влияния», без обложек таблоидов, которые изображают меня злобной ревнивой ведьмой. Но в то же время я тронута тем, как храбро она демонстрирует солидарность со мной.

— Какие акции ты имеешь в виду?

— Ну, мы могли бы, например, ночью пойти вместе на встречу с проститутками в Булонский лес.

Услышав это, я обомлела. Мне известно, что она намерена бороться с проституцией, это одно из многих направлений ее деятельности. Но на сей раз я струхнула:

— Знаешь, я не уверена, что это будет уместно в нынешних обстоятельствах. Мне бы подошли сейчас более пристойные занятия.

Однако ее слова о «медийном влиянии», которое ее так поразило, запали мне в душу. Ее привлекает то, от чего я бегу с самого начала моего знакомства с Франсуа, то, от чего никак не могу избавиться.

Все еще не решаюсь отправиться в свой официальный кабинет, не хочу показываться в Елисейском дворце. Сознательно избегаю общения с советниками, кожей чувствуя их враждебность. Правда, трое из них тайком признались мне, что понимают мои мотивы, что президент был неправ, обнародовав свое коммюнике в поддержку Сеголен Руаяль. Они даже считают, что я послужила ему громоотводом. Не будь моего твита, громы и молнии прессы обрушились бы на него самого, поскольку он поддержал свою бывшую сожительницу. Некоторые авторы первых полос подчеркивают этот факт, но таких единицы.

Тогда, в июне 2012-го, врачи рекомендовали мне пройти курс лечения анксиолитиками, чтобы я смогла выдержать все нападки. Я отказалась. Никогда не прибегала к помощи антидепрессантов и не собираюсь начинать.

Конечно, тогда я воображала себя сильнее, чем на самом деле. Сегодня я думаю, что эта баталия должна была бы заставить меня сделать паузу. Позаботиться о своем здоровье, попробовать разобраться в том, как мы угодили в эти тиски и как из них вырваться. Но теперь я осталась одна, наедине со своими мыслями.

В выходные дни, во время моих многокилометровых велопробегов вокруг виллы «Ла-Лантерн», я размышляю о том, что меня толкнуло на эту ошибку в сто двадцать пять знаков. Во-первых, моя преданность Оливье Фалорни и возмущение двойной несправедливостью в отношении него. Но главное — невозможная политическая ситуация, которая неминуемо сложилась бы в результате избрания Сеголен Руаяль. Он, Франсуа Олланд, — в Елисейском дворце; она — председатель Национального собрания. Каждый на своем троне. Семья, разбитая по воле мужа, но склеенная властью, когда одна руководит Национальным собранием, принимающим законы, а другой проводит эти законы в жизнь. А где же было бы тогда мое место? Его и так трудно определить! Бомбу, которая взорвется у вас под ногами, без причины не бросают. Неловкость оправдывает далеко не всё.