Дэвид Шилдс - Сэлинджер

То же следует сказать и о повести «Фрэнни». На всем протяжении повести, которая была опубликована 29 января 1955 года, Фрэнни занимает характерную для Сэлинджера позицию, определяемую Ведантой:

Мне надоели люди просто приятные. Господи, хоть бы встретить человека, которого можно уважать… [509]

Надоело мне это вечное «я, я, я»… [510]

Просто мне кажется… что везде тебе дают одно и то же наставление, понимаешь, все эти по-настоящему мудрые и абсолютно настоящие религиозные учителя настаивают, если непрестанно повторять имя Бога, то с тобой что-то произойдет. Даже в Индии – в Индии тебя учат медитации, сосредоточению на слове «ом», что, в сущности, одно и то же, и результат будет такой же самый [511].

Предполагается, что читатель будет симпатизировать Фрэнни, влюбится в нее, но мы по-прежнему читаем, по меньшей мере, отчасти, через нее, за нее, в ее душе. Предполагается, что читатели пока еще не видят во Фрэнни божество.

Повесть «Выше стропила, плотники», появившаяся в New Yorker 19 ноября 1955 года, знаменует коренное изменение в творчестве Сэлинджера, поскольку первые три четверти повести – тщательно продуманный и великолепно написанный отчет о завершении дня свадьбы, а затем этот сюжет вытесняют выдержки из дневников Симора. С этого момента читатель будет все сильнее напрягаться и все больше сосредотачивать внимание на глянцевых, сделанных крупным планом кадрах с изображением Свами Симора, просветленного человека, который прежде чем совершить самоубийство, пытается научить младших братьев и сестер, обреченным выполнять такие низменные функции как актерство, писательство и преподавание, кое-каким ключевым понятиям. Ответы Сэлинджера, почти всегда переданные через Симора, неизменно взяты непосредственно из Веданты. Симор: «Весь день читал отрывки из Веданты» [512].

Что, собственно, и происходит (или не происходит) в повести «Зуи» ( New Yorker , 4 мая 1957 года). Дело не в том, что в произведении должно что-то «произойти». По мнению многих критиков, удовольствие от повести убивает не статичность, а сиропная, приторная определенность разрешения поставленной автором проблемы. Зуи говорит Фрэнни: «Скажу одно, Фрэнни. Одну вещь, которую я знаю. И не расстраивайся. Ничего плохого я не скажу. Но если ты стремишься к религиозной жизни, то да будет тебе известно: ты же в упор не видишь ни одного из тех религиозных обрядов, черт побери, которые совершаются прямо у тебя под носом. У тебя не хватает соображения даже на то, чтобы выпить , когда тебе подносят чашку освященного куриного бульона – а ведь только таким бульоном Бесси угощает всех в этом сумасшедшем доме» [513]. Подумайте, насколько далеко мы ушли от переливания одного Бога в другого Бога в «Тедди». Мы сопереживали Тедди. Теперь нас просвещает Зуи. Выиграна, достигнута определенность. В повести «Симор: введение», опубликованной 6 июня 1959 года в New Yorker , Бадди Гласс говорит: «И если уж надо выбирать для себя сладкозвучное восточное имя, то я склоняюсь к тому, чтобы назвать себя третьесортным Карма-йогом с небольшой примесью Джняна-Йоги, для пикантности» [514]. Бадди упоминает две связанные друг с другом концепции Веданты – концепцию четырех йог или путей к спасению и концепцию четырех ашрамов или стадий жизни. Точно так же Сэлинджер рассматривал свое собственное духовное развитие. К этому моменту форма и содержание в творчестве Сэлинджера полностю разошлись: повесть «Симор: введение» читается как заимствования из «Провозвестия Шри Рамакришны», а Бардах рассматривает опубликованные в одной книге повести «Фрэнни и Зуи» как «эмоциональную, написанную с юмором и совершенно понятную версию «Бхагавад-гиты», содержащей проповедь бескорыстного действия.

По мнению большинства читателей, если «Симор» – это максимальное приближение к грани читаемости, логики и здравого смысла, то повесть «16-й день Хэпворта 1924 года» ( New Yorker , 19 июня 1965 года) – уже полный выход за эту грань: семилетний Симор поет философские и религиозные арии. Бадди воспроизводит для нас невероятно изысканное, вычурное письмо Симора, добавляя дополнительный слой наставничества между нами и божеством в соответствии с иерархией наставников, описанной в «Провозвестии Шри Рамакришны», цитаты из которого появляются в словах и Симора, и Бадди. Симор пишет: «Раджа-йога и Бхаки-Йога, два крохотных умилительных томика как раз подходящих размеров, чтобы носить в кармане обычным подвижным мальчикам вроде нас; автор – Вивекананда, индиец, один из самых увлекательных, оригинальных и образованных гигантов пера изо всех, кого я знаю. Сколько буду жить, никогда не перестану питать к нему неисчерпаемую симпатию, вот увидите. Я бы запросто отдал десять лет жизни, может, и больше, за то, чтобы пожать ему руку или хотя бы обратиться к нему с коротким уважительным приветствием при встрече где-нибудь на улицах Калькутты или в любом другом месте» [515]. Это – уже из житийной литературы.

После «Над пропастью во ржи» Сэлинджер перестал быть романистом, писателем. В известном смысле его можно рассматривать как человека, который более не был особо привержен художественной литературе, по меньшей мере, в традиционном понимании художественной литературы. Он стремился писать (и действительно писал) «литературу мудрости» – метафизические, духоподъемные сочинения, в которых Сэлинджер адаптирует просветления Востока для потребления на Западе. Как пишет Сом П. Ранчан в книге Adventure in Vedanta: J. D. Salinger’s The Glass Family («Путешествие в Веданте: цикл о семья Гласс Дж. Д. Сэлинджера»):

Одним из откровений великого философа Веданты Вивекананды было перенесение Веданты из монастырей и лесов, где это учение впервые было открыто и проповедано мудрецами и учениками, в основное течение повседневного бытия. Заслуга творческого гения Сэлинджера в том, что он сделал это. Он привнес учение Веданты в обычный порядок учения и поведения. Сэлинджер ввел Веданту в нью-йоркские квартиры, их гостиные и спальни. Он привел воды Ганга из головы Шивы в ванну, где, как дельфин, плещется Зуи, читающий письмо брата, полное дзэнских прозрений и подтверждений из Веданты. Сэлинджер транслировал учение по всей Америке через программу «Умный ребенок», в которой звучали детские голоса. Он заставляет нас вдыхать учение с дымом сигарет и сигар. И пока мы вдыхаем дым только что закуренных Зуи сигар, пока едем на такси с «подкрученными» счетчиками и роемся в переполненных пепельницах, Сэлинджер делает Веданту реальной, то есть совершает то, чего не смог совершить Раджа Рао, называвший себя философом Веданты. Таким образом, Веданта перестала быть священным учением, предназначенным для узкого круга монахов… Одним словом, откровение Рамакришны стало реальным, и это было сделано с таким озорством, такой энергией, такой метафизической, глубинной, символической серьезностью. Следует, наконец, сказать, что у Сэлинджера было глубокое понимание образов действий, примеры которых приведены в «Фрэнни и Зуи», отправления религиозных обрядов, описанных на примере Бадди, и сокровенного знания и любви, примеры которых даны в образе Симора. А в начале, конце их всех – и за ними, примерами разных подходов, – стоит динамичная Мать Бесси, которая является помешанной, космической вибрацией Премы [516]и любви [517].