Дэвид Шилдс - Сэлинджер

По-моему, Мэтью хотел запустить воздушного змея – или поиграть в воде или делать что-то, что, понятное дело, хочет делать вместе с отцом во время каникул любой двенадцатилетний мальчик. После того, как Джерри немного поиграл с Мэтью в воде, он подошел за полотенцем к шезлонгу, где сидела я. Он выглядел очень усталым – и не просто усталым, а изнуренным. И он сказал мне: «Я больше не могу. Я покончил со всем этим. У меня никогда больше не будет детей». Я ответила: «Тогда мне незачем оставаться». А он сказал: «Тогда тебе лучше уехать сейчас».

Думаю, я понимала, что мне надо уезжать сразу же. Я подняла с песка полотенце и направилась к отелю. Лучше сказать, поплелась. Думаю, я полагала, что он пойдет за мной. Но он не пошел. Остался на пляже с детьми. А я вернулась в гостиничный номер. У меня не было денег, не было кредитной карты, ничего не было – только полотенце. Я позвонила матери и сказала, что мне надо сейчас же вернуться домой. Мать ответила: хорошо, я попробую подыскать тебе рейс. Но до следующего дня рейса не было. Так что мне пришлось провести еще одну ночь в отеле.

В каком-то смысле мы продолжали прежние отношения: мы вместе пошли на обед, а потом занялись тем, чем обычно занимались: мы смотрели кино. Потом вернулись в номер, и мне пришлось сказать: у нас два номера, один для Мэтью и Джерри, другой – для Пегги и меня. Мы делили номер на двоих. Пегги и я никогда не были подругами. Со мной Пегги практически не разговаривала, и я ее побаивалась, но мы жили в одном номере. Так что я понимала, что не могу шуметь. Я лежала в постели, меня трясло, и я не могла терпеть эту муку. Мне надо было увидеть Джерри. Очень поздно ночью, когда я сочла, что Пегги спит, и Мэтью спит, я пошла к Джерри.

Мы пошли в единственное место, где могли остаться одни: в ванную комнату. И я сказала: пожалуйста. Я не могу расстаться с тобой. Пожалуйста. Разреши мне остаться. Не надо мне никаких детей. Эти последние слова, которые я тогда произнесла. А он сказал: нет, тебе надо уехать. На следующее утро я бросила в сумку купальник и шлепанцы и вместе с ним спустилась на лифте в холл. Он вызвал такси, наклонился к водителю и сказал ему: «Доставь эту девушку в аэропорт». И вложил, всунул мне в руку две пятидесятидолларовые бумажки.

И я уехала.

Не помню, как добралась до Нью-Гэмпшира. Помню, ступени его дома, по которым я поднималась, были заснежены. Отопление в доме было отключено, там было жутко холодно. Я собрала все мои вещи, позвонила матери и попросила ее заехать за мной. Последнее, что я сделала в доме Сэлинджера, было довольно мелодраматичным жестом: на заледеневшем оконном стекле я написала: БИНТ. И поехала домой.

Обложка книги, написанной Джойс Мэйнард в период жизни с Сэлинджером, который находился в полутора метрах от нее, когда был сделан этот снимок.

Через три недели после этого были опубликованы мои мемуары «Оглядываясь назад» – книга в 160 страниц, фиктивная биография восемнадцатилетней девушки, в которой я ни разу не заикнулась о том, что мой отец был алкоголиком. Или о том, что я, помазанная представительница молодого поколения 1973 года, бросила привилегированный колледж в Новой Англии и переехала к пятидесятитрехлетнему мужчине, которым оказался Дж. Д. Сэлинджер. Ни о чем этом в книге не было рассказано, хотя книга была написана в доме Сэлинджера.

После того, как он ушел из моей жизни, я позвонила ему. Я прихожу в замешательство, вспоминая, как долго и как жалко я преследовала его. Названивала ему и просила приехать и увидеться со мной, снова пустить меня в его дом. Я чувствовала себя так, словно я нахожусь в изгнании. Голос того же самого человека, который разговаривал со мной с такой изящной нежностью и заботой, был холоден почти до неузнаваемости. Я понимала, что его сердце ушло. Я продолжала посылать ему письма. Я названивала ему слишком долго, пытаясь вернуть себе то место, которое я знала, то маленькое пятно солнечного света, в котором я короткое время жила вместе с ним. Я жила очень одиноко. В то время я полагалась исключительно на собственные силы. Когда я звонила Джерри, становилось ясно, что мои звонки для него мучительны. Он просто хотел, чтобы я ушла, исчезла из его жизни. Он хотел, чтобы я перестала звонить. Не думаю, чтобы я его раздражала, да, в сущности, ему и не надо было раздражаться. Его реакция на мои звонки была такой освобождающей и иссушающей. Для меня это было нестерпимым. Наконец он сказал: «Ходи. Перестань мне звонить». Он сказал: «Мне больше нечего тебе сказать». Я говорила: «Я не знаю, что делать, не знаю, куда идти».

Я купила дом в Хиллсборо, Нью-Гэмпшир, где попыталась жить той жизнью, которую Сэлинджер счел бы достойной. Никогда не достаточно просто жить хорошей жизнью. Жизнь должна была быть такой, какую он счел бы хорошей. Я покупала книги. Я зарезервировала себе небольшое пространство для творчества и продолжала просить его приехать ко мне, навестить меня, увидеть меня. Думаю, что, наконец, он, чтобы избавиться от меня, согласился приехать, и меня это страшно взволновало. Я забеспокоилась. Помню, что готовилась к его визиту несколько дней – готовила еду по правилам, которые, как я знала, соответствовали его стандартам. Он приехал, опоздав примерно на десять минут, приехал с Мэтью, и уехал примерно через пятнадцать минут. За двадцать с лишним лет это был последний – и единственный – раз, когда я видела его.

Дом, купленный Джойс Мэйнард в Нью-Гэмпшире после разрыва отношений с Сэлинджером.

Однажды, еще когда мы были вместе и возвращались на машине в его дом, Джерри сделал замечание, поразившее мою сестру. «Полагаю, ты всегда смотришь на Джойс с почтением, как это принято у младших сестер», – сказал он.

Это было странно. Рона не только была на четыре года старше меня – она была замужем, и у нее был ребенок. Я даже рассказывала Джерри о том, что когда я родилась, моя сестра испытывала чувство ущемленности. А мне только-только исполнилось девятнадцать.

«На самом деле Джойс на четыре года младше меня, – спокойно ответила моя сестра Сэлинджеру. – Мне двадцать три».

«Ну да, – сказал Джерри, переключая BMW на пятую скорость, – для меня вы обе – маленькие девочки».

И мне в голову пришла мысль: А не становлюсь ли я слишком старой для него?

Как-то, примерно в то время, моя мать сказала мне: «У тебя лицо определенно округляется. Думаю, нам больше не надо беспокоиться о том, что ты выглядишь как узница концлагеря».