Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Стивен Меткаф: Подлинная природа гения Сэлинджера потерялась по дороге в значительной мере тогда, когда Холдена сделали героем контркультуры. Сэлинджер был великим поэтом посттравматического стресса, душевного расстройства, вызванного войной. Самого Сэлинджера сломал стресс, который он испытал при высадке на участке «Юта», и все его лучшие, самые трогательные произведения представляют нам человека, чувства которого война привела к состоянию нервного срыва. Этот самый баланс – между гранью здравого рассудка и острым ощущением бытия, – получил формальный отголосок в лучших произведениях Сэлинджера, его рассказах. В них Сэлинджер сводит вместе самую подчеркнуто непророческую форму классического рассказа из журнала New Yorker , рассказа, в котором тесная близость с белыми американцами-протестантами англосаксонского происхождения аккуратно обозначены на маленьком полотне, и, по меньшей мере, некоторую возможность пророчества. Я нахожу (и готов выслушать возражения против моего мнения), что Сэлинджер в очень малой степени утверждает святость своих персонажей, их статус особых существ перед другим миром, хотя из их благочестия, их склонности и жажды веровать извлечен весьма значительный эффект. Для Сэлинджера это было отдаленным последствием войны. Его персонажи смотрят на мир, на неумолимую поверхность послевоенного изобилия – и не могут поверить, что никто больше не замечает трещин, которые медленно распространяются по этой поверхности. Что проникнет за поверхность вещей, в их суть? Иисус? Бодхисаттва? Душевное расстройство? [684]

Джон Романо: В Симоре всегда было это – он должен совершить самоубийство. Я отказываюсь называть это причиной для скорби и рыданий. Думаю, это было внутренней инерцией голоса. Пророчество было начертано. Поэтому предположение о том, что этот голос должен каким-то образом разрушить себя, догнать себя и, наконец, смолкнуть, не кажется совсем уж необоснованным.

Лесли Эпштейн: По-моему, случилось вот что: когда Сэлинджер написал о самоубийстве Симора, с ним самим должно было произойти нечто эквивалентное, равносильное самоубийству. Этим эквивалентом стал уход от мира, превращение в отшельника, пустынника-богомольца. Сэлинджер должен был уйти из жизни так, как ушел из нее Симор. Персонаж, созданный автором, стал автором, а не наоборот. Думаю, в том, что случилось с Сэлинджером, была какая-то неизбежность. Нечто внутренне присущее творчеству Сэлинджера заставило его стать отшельником.

Майкл Танненбаум: Уход Сэлинджера из публичности никогда меня не беспокоил, поскольку, следуя велениями своего сердца, он неоднократно повторял, что превращение в икону не является само по себе достойным достижением. Иногда надо убивать то, что из тебя делают другие люди [685].

Аннабелл Коун: Все стараются придать этой сказке новую жизнь. Эта легенда – своего рода забава. СМИ хотят поддерживать ауру, окружающую этого таинственного затворника [686].

Чарльз Макграт: В зависимости от точки зрения, Сэлинджер или чокнутый, или американский Толстой, который превратил самое молчание в свое самое выдающееся произведение [687].

Майлс Вебер: Один из адвокатов Сэлинджера утверждал, что у всех нас есть право на свободу слова, но Сэлинджер воспользовался Первой поправкой к Конституции США, которая дала ему право не говорить. Он имел предоставленное Первой поправкой право не быть писателем. Да я бы сказал, что он и не был писателем. В справедливой вселенной он не был автором, но вне этой вселенной он оказывается писателем. Все утверждают, что он – писатель. Все настаивают на том, что – не знаю даже, как это назвать, – он не публиковал свои произведения, но он создал свое пятое крупное произведение. У него были изданы четыре книги, но кажется, что это пятое произведение он создал для того, чтобы продолжать расти, расти, расти. И это было его молчанием.

А. Скотт Берг: Если человек становится отшельником, ему приходится заплатить за это высокую художественную цену. Насколько нам известно, все, что он пишет, – нестоящие вещи. Возможно, из его произведений выкачан весь воздух. Возможно, он стал глух к тонам. Мы видели то же самое в другой художественной среде, на примере последних 20 лет жизни Стэнли Кубрика. Его фильмы в каком-то смысле просто не синхронизированы. Они не соответствуют реальности, не встраиваются в нее. Пожалуй, то же самое произошло и с Сэлинджером. Полагаю, у него есть телевизор. Полагаю, он продолжает читать. Он не живет в полнейшей изоляции от мира. Думаю, он знает, что происходит в мире, и что есть какой-то очень узкий круг людей, с которыми он общается. Но, возможно, он полностью отрезан от мира, и его проза отражает этот отрыв.

Роберт Бойнтон: В сущности, есть три возможности. Первая возможность: сейф есть, но он совершенно пуст, и проведенные Сэлинджером в молчании последние 40 с лишним лет жизни – это бессмысленный фарс. Возможность вторая: в сейфе, где он хранил свои произведения, набит великими рукописями, и Сэлинджер исполнит возлагавшиеся на него надежды к вящему восторгу его поклонников. Третья возможность, которую я считают наиболее вероятной: в сейфе есть какие-то произведения. Некоторые из этих произведений великолепны, а большинство, по-видимому, не слишком великолепны, поскольку так уж случается у большинства писателей.

Дейв Эггерс: Моя любимая теория такова: ему нравилось многие годы заниматься этими рассказами. Возможно, некоторые рассказы он закончил, но по мере того, как расстояние от его последнего опубликованного произведения увеличивалось, вообразить любую работу, которая была бы продолжением уже опубликованных произведений, становилось все труднее, а давление на любой рассказ или любую повесть становилось все сильнее. Таким образом, писание могло продолжаться, но вероятность завершения какого-либо произведения, в особенности повести, становилась все более отдаленной. Итак, я думаю, что мы, пожалуй, найдем фрагменты произведений. Это будет очень похоже на находку фрагментов набоковского «Оригинала Лауры». Но в перспективе реальной публикации чьей-то работы, которая привлекает внимание к этой работе, что-то есть. Это давление необходимо так, как необходимо давление для превращения углерода в алмазы.

Разумеется, самая интригующая – и фантастическая, сказочная – возможность заключается в том, что Сэлинджер продолжал писать в течение 50 лет, закончил сотни рассказов и несколько новелл, что все эти произведения отшлифованы, доведены до стандартов автора и готовы к публикации и что все, сочиненное Сэлинджером, будет найдено и опубликовано после его смерти. В сущности, он всегда предназначал свои произведения читателям, но просто не мог вынести отправку этих произведений в мир при своей жизни [688].