Дэвид Шилдс - Сэлинджер

А ребята действительно так и разговаривают.

«Над пропастью во ржи» стал буквально гимном поколения. Разочарованная молодежь 50-х годов неожиданно обрела голос: Холдену были неинтересны хорошая работа, дом в пригороде, семья, в которой, в среднем, будет 2,5 ребенка, отличный сухой мартини, хорошая одежда, все как у всех. Холден был мятежником поколения, отчаянно нуждавшегося в таком мятежнике. 50-е годы были эрой Эйзенхауэра. Уставшая от войны страна снова была втянута в войну – в холодную войну с Советами, в горячую войну в Корее. А страна желала единообразия, конформизма. Комиссия палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности и Джо Маккарти удушили инакомыслие, а общество удушило индивидуализм. И тут вышел роман о мальчишке, который не подчинялся общим правилам, и написан роман был автором, который отказался быть в издательском мире Человеком в сером фланелевом костюме.

Холден Колфилд был Джеймсом Дином до появления Джеймса Дина [305], классным парнем до появления понятия «классный». Холден был Марлоном Брандо и Монтгомери Клифтом [306]. По словам сценариста Николаса Мейера, Холден был «вополощением беспокойства, недовольства, восстания, оппозиции статус-кво». Как пишет критик Джефф Пивер, «если подросток, каким мы его знаем, был существом, выползающим из тени атомной бомбы, Второй мировой войны и отупляющей болезни благополучия, то выведенный Сэлинджером сопляк, которого исключили из частной школы-пансиона, был одной из первых вполне сформировавшихся фигур, которые возникли как последствия господства всего вышеперечисленного. К концу десятилетия влияние Колфилда ощущалось в каждом спазме бившейся в клетке молодежной поп-культуры – от роли Марлона Брандо в фильме «Дикарь», «Бунтовщик без причины» Джеймса Дина до Элвиса Пресли, Керуака, фильма «Школьные джунгли» и воплощенной Ленни Брюсом [307]дерзкой вульгарности окраин» [308].

«Помню, что это было первой книгой, которую люди брали с собой на прогулку, – вспоминает актер Джон Кьюсак. – Просто хотелось всегда иметь ее с собой». Биограф Сэлинджера А. Скотт Берг говорит: «Книга «Над пропастью во ржи» была своего рода кодом. Обладание книгой намекало на то, что ее владелец уже приобщился к таинствам литературы и знает: в обществе есть определенные правила, которые хорошо нарушать. Такого бунта мы прежде не знали».

Название романа стало паролем, открывающим доступ в тайный клуб бунтарей. Казалось, общество делится на тех, кто знал Холдена, и тех, кто его не знал. Тем, кто знал Холдена, объяснений не требовалось, а тем, кто Холдена не знал, объяснить что-либо было невозможно. Появление в 1957 году романа Джека Керуака «На дороге» будут приветствовать как начало поколения битников. Но Керуак опоздал на шесть лет. Поколение битников, путешествовавших по бесконечным американским дорогам в поисках Америки, уже было открыто Сэлинджером и его романом «Над пропастью во ржи». Молодые носили роман в карманах джинсов. Сэлинджер оказал мощное влияние на создание контркультуры. Созданный им Холден был не только самым первым битником, но фигурой, вдохновлявшей поколение хиппи.

«[Холден Колфилд] – это Малкольм Икс [309]белых подростков из пригородов», – говорит актер Джейк Джилленхол [310].

Писатель Энди Роджерс видит иную картину. Он утверждает, что хотя роман и был опубликован в 50-х годах, на самом деле это роман 40-х годов, военный роман. В «Опрокинутом лесе» Сэлинджер пишет: «Поэту не надо придумывать стихи, они открываются ему сами… Место, где протекает Альф, священная река, было открыто, а не придумано» [311]. Сэлинджер нашел Холдена на полях сражений в Европе. «У Холдена Колфилда, – пишет Роджерс, – общего больше с травмированным солдатом, чем с отчужденным подростком. Его преждевременная седина служит причиной его неуверенности и того, что его дразнят, однако она же служит символом чего-то неочевидного: Холден – старик в обличье молодого человека» [312].

Дождь шел прямо на чертово надгробье, прямо на траву, которая растет у него на животе [313].

«Это ставит Холдена в один ряд с уважаемыми литературными персонажами, чувствующими, что их молодость потеряна на войне». Сэлинджер не написал книгу о солдате, сражавшемся с врагом; он написал книгу о подростке, ведущем войну с обществом и с самим собой. И, подобно Сэлинджеру, Холден не может найти помощь, которая нужна ему для исцеления. «Специалисты по психическим заболеваниям, которые должны были оказать помощь Сэлинджеру, не станут слушать его рассказов об ужасах, которые он перенес и свидетелем которых он стал, – пишет Роджерс. – Затем Сэлинджер возвращается домой, научившись, как избегать помещения в психиатрическую больницу, и становится свидетелем блеска общества, восторгающегося тем, как он скрывает симптомы своего заболевания» [314].

«Жесткость, нелепость, зверство и ужас войны каким-то чудесным образом превратились в приторные и бессмысленные речи, песни и фильмы. Все это, не имея ни малейшего отношения к правде войны, не принесет добра, ибо проблемой будет даже не то, что люди не будут понимать войну лучше, а то, что люди просто не будут задумываться о войне» [315].

Посидели бы вы там подольше, послушали бы, как эти подонки аплодируют, вы бы весь свет возненавидели, клянусь честью [316].

Безразличие – вот что вызывает и питает гнев Холдена. Роджерс пишет: «Отныне Сэлинджер вступает в конфликт, если не в борьбу за самое свое существование, не с комплексом переживаний, которые навечно повредили его, а с обществом умышленной наивности, обществом, которое производит смерть и разрушения, а после «победы» продолжает заниматься людоедством под приветственные крики тех, кто не называет вещи их подлинными именами. А тех, кто называет вещи их подлинными именами, общество отправляет в психиатрические лечебницы» [317].

Впрямую написать об этом Сэлинджер не мог: «для того, чтобы получить одобрение массового читателя» ему надо было «изменить контекст, выбрать персонажей и ситуации, которые никак не были бы связаны с войной, сделать ощущение отчуждения всеобщим. В таком контексте он мог проявить собственные переживания и мысли, не опасаясь ни психиатров, ни патриотов, и представить свой конфликт с фальшивками и ерундой» [318]. Так Сэлинджер придумал Холдена Колфилда.

Сэлинджер не может призвать память о своих убитых товарищах так, как Холден вспоминает тело разбившегося Джеймса Касла. Сэлинджер не может горевать о погибших, поэтому Холден скучает об Экли и Стрэдлейтере. Сэлинджер не может вспоминать о подталкивающем к самоубийству отчаянье, которое охватило его после Кауферинга, поэтому Холден раздумывает о самоубийстве. «Сэлинджер никогда снова не станет мальчиком, который ходил в частную школу, – пишет Роджерс, – поэтому Холден был Сэлинджером, которого никогда снова не будет» [319].