Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Субхаш Чандра: Сэлинджер убивает Симора – главного героя нескольких его произведений – в одном из ранних рассказов [ «Хорошо ловится рыбка-бананка»]. В более поздних произведениях писатель с поразительным искусством продолжает воссоздавать и перестраивать все обстоятельства и причины трагического конца своего героя. Это позволяет Сэлинджеру строить свод расследования, но основе которого он медленно, но верно продолжает очерчивать свою концепцию мужчины. В процессе этого строительства происходит очень зримое изменение в форме повествования и структуре более поздних произведений, в которых становится ясно, что интерес к тематике берет верх над художественными интересами [406].

Филип Рот: Он научился жить в этом мире, но как? Не живя в нем. Целуя пяточки маленьким девочкам и бросая камни в голову девочке, которая ему нравится. Очевидно, что он святой. Но поскольку безумие нежелательно, а святость для большинства из нас недостижима, на вопрос о том, как жить в этом мире, остается без ответа, если не считать ответом утверждение, что жить в этом мире нельзя [407].

Дэвид Шилдс: Существовали семья Сэлинджера и семья Глассов, но была еще и третья семья – журнал New Yorker , в котором патриархом был Уильям Шон. Говоря современным языком, Шон служил для Сэлинджера деблокиратором: он поощрял лучшие тенденции Сэлинджера (его преданность литературе), но поощрял и худшие склонности писателя (к отшельничеству, уединению, к изоляции, к самоотречению, чистоте, даже к молчанию). Сэлинджер нашел в Шоне художественную, невротическую душу, и пока Сэлинджер пожинал заслуженные художественные блага, Клэр и детям оставалось каким-то образом самим о себе заботиться в наглухо закрытом раю, который Сэлинджер построил в Корнише для себя, а не для других.

Роджер Энджелл: Впервые придя в New Yorker , Сэлинджер работал с Гасом Лобрано [и Уильямом Максвеллом], но [после смерти Лобрано] редактором стал Уильям Шон… Когда я пришел в отдел художественной литературы, ни один из редакторов с Сэлинджером не работал – с ним работал только Шон [408].

Бен Ягода: В профессиональном плане Шон поднялся благодаря Второй мировой войне. Шон использовал войну для того, чтобы преобразовать New Yorker из журнала утонченного юмора в журнал, где публиковали серьезные журналистские материалы (кульминацией этой тенденции стала публикация статьи Джона Херши «Хиросима», которая заняла целый номер). Написанием этой статьи руководил Шон. Он вместе с Херши сформулировал исходную идею статьи, отстоял для нее целый номер журнала, отредактировал статью и отправил ее в печать. Это подняло положение Шона в редакции и в литературном мире.

Томас Канкел: Шон всегда хотел быть писателем и поэтому просто понимал писательскую душу так, как ее понимают очень немногие. Он понимал, что пытаются сделать писатели, и как трудно сделать то, что они пытаются сделать, но он также знал, как можно опубликовать произведения.

Уильям Шон, редактор журнала New Yorker и редактор произведений Сэлинджера, верный защитник и близкий друг писателя.

А. Скотт Берг: Шон не хотел быть заметным или известным. Он хотел публиковать своих авторов бескорыстно и знал, что зачастую момент, когда писатель сильнее всего нуждается в редакторе, наступает не тогда, когда книга уже написана, а тогда, когда писатель еще работает над книгой. Шон постоянно стоял за плечом Сэлинджера.

Вед Мехта: Шон был вовлечен во все мелкие дела журнала. Дж. Д. Сэлинджер писал об этой семейке гениев. В каком-то смысле атмосфера в редакции журнала была атмосферой большой семьи Сэлинджера. М-р Шон на самом деле не хотел быть мудрым отцом; он был кем-то вроде мудрого брата, сидящего на девятнадцатом этаже. С ним можно было советоваться по любым вопросам. Если человек нуждался в психоаналитике, надо было обращаться к Шону.

Шон никогда не распускал сплетни. Если ему что-то доверяли, он молчал как могила. Ни у кого не возникало беспокойства по поводу того, что, Господи Боже, будет, «если люди узнают, что мое произведение сократили на треть из-за того, что оно было плохо написано». Все это было строжайшим секретом. В конце концов, из всех, кого я знаю, за исключением, разве что Дж. Д. Сэлинджера, Шон был человеком, высоко ценившим неприкосновенность частной жизни и умевшим хранить чужие тайны.

Лоренс Вешлер: Вообразите человека, который сильнее всех в мире поражен фобиями. Этот человек живет в городе, со всех сторон окруженном водой. Этот человек боится всего – мостов, туннелей, автобусов, вертолетов, самолетов, паромов. Он не может заставить себя выбраться с острова, но он к тому же самый любопытный человек в мире. Он хочет знать все и всех, познакомиться со всеми местами. А теперь вообразите, что каким-то чудом этот человек получил огромное, неисчислимое богатство и может нанимать людей и отправлять их в качестве своих заместителей туда и сюда. Он говорит своим заместителям: «Поезжайте. Поезжайте и оставайтесь там настолько долго, насколько это нужно. Но пишите мне о том, что вы там видите, что там говорят люди и что они думают-чувствуют, как они живут, что их беспокоит – пишите мне обо всем этом, пишите полно и ярко, настолько ярко, чтобы у меня возникало впечатление, будто бы я сам нахожусь там». И каждую неделю он складывает из их писем и отчетов лист текста, который публикует в маленьком частном журнальчике, просто для самого себя. А все остальные как бы заглядывают ему через плечо (он не возражает, просто вряд ли замечает это). Вот на что была похожа работа Уильяма Шона. На самом деле он и был журналом New Yorker [409].

Роберт Бойнтон: Помимо и сверх того, что он совершил как редактор, Шон был важен вследствие того, что в литературных кругах возник культ его личности.

Томас Канкел: Шон был человеком строгих, раз и навсегда заведенных порядков. Он лично редактировал только некоторых авторов. У него было много предрассудков, но они были неотъемлемой частью его личности и, как мне кажется, одной из причин того, что авторы хорошо реагировали на его правку, являлось то, что его неуверенность и фобии на самом деле придавали ему чуть больше человечности.

Пол Александер: Ежедневно Шон ходил на ланч в Algonquin, где заказывал кукурузные хлопья.

Бен Ягода: Летом Шон носил шерстяные костюмы, свитера и плащи. В последние 50 лет своей жизни он покидал Нью-Йорк только однажды, чтобы навестить семью, жившую в Чикаго. Он был интровертом и никогда не давал интервью. Вся его жизнь, до последнего дня, ушла в New Yorker и в писавших для журнала авторов. Перед его кабинетом дежурили двое сотрудников, обязанностью которых было предотвращать вход к нему нежданных посетителей.