Мартин Гилберт - Черчилль. Биография

Сражение закончилось. Перестрелка утихла. Черчилль сообщал матери: «После того, что пришлось пережить, перестрелка меня больше не волнует, хотя молодые офицеры полка очень радовались, когда пули свистели мимо них или взрывали фонтаны пыли под ногами. Они считали, что избежали страшной опасности». Черчилль рассказывал лорду Уильяму Бересфорду: «В целом денек выдался весьма бурным. Я находился под огнем с 7:30 до 8:30 утра».

Вспоминая через три дня об этом сражении, в котором погибли пятьдесят из 1300 британских и сикхских солдат, Черчилль написал матери, что теперь его никто не упрекнет в отсутствии храбрости. «Я ездил на пони вдоль линии огня, в то время как все остальные лежали в укрытии. Может, это и глупо, но я играю по-крупному. Учитывая специфику происходящего, здесь не может быть поступков слишком смелых или слишком благородных». Во время спуска с холма пони и его седока заметил британский командир 35-го сикхского полка, который в рапорте рекомендовал упомянуть Черчилля. Командир бригады поддержал его, и спустя четыре месяца Черчилль получил от него письмо: «Вы были в нескольких горячих точках с моей бригадой, и, должен сказать, вам нескоро придется оказаться в подобной жаркой схватке».

После сражения сэр Биндон Блад назначил Черчилля своим ординарцем. «В результате, – рассказывал Черчилль в письме к матери, – я получу медаль и, возможно, парочку планок». В течение недели он еще два раза принимал участие в боевых действиях – сначала в Домадоле, а потом у деревни Загай, где он снова скакал на пони вдоль передовой. Затем он подал прошение о назначении в другую экспедицию, в Тиру. Это могло добавить ему еще одну планку к медали.

«Пришлось пережить несколько опасных часов, – писал Черчилль леди Рэндольф 27 сентября, – но я верю, что удача не оставит меня». Через три дня 31‑й Пенджабский пехотный полк в очередном столкновении понес тяжелые потери. Биндон Блад направил Черчилля в полк, чтобы заменить погибших офицеров. «Я послал его, – объяснял он полковнику Брабазону, – поскольку он был единственным свободным офицером, а по эффективности стоит двух обычных субалтернов».

30 сентября 31‑й Пенджабский полк вступил в сражение при Агре, где потерял шестьдесят человек убитыми и ранеными. «К моему глубокому разочарованию, – рассказывал Черчилль, – я видел, как британская пехота бежит и бросает на поле боя своего офицера, но с большого расстояния я не мог разглядеть, кого именно. Таким образом за короткое время я увидел и черные, и белые стороны отступления». Позже он расскажет матери: «Я плакал, когда 30 сентября встретил солдат Королевского западного кентского полка. Я видел людей, дрожавших под огнем, уставших от этой смертельной игры, и беднягу молодого Браун-Клейтона на носилках, буквально собранного по кускам». Лейтенант Браун-Клейтон в момент гибели был на год старше Черчилля.

Вскоре после событий в Агре Черчилль написал матери, что провел под огнем пять часов, но не попал в самые горячие точки. И только позже он сообщил ей, что в третий раз скакал на своем пони вдоль линии фронта. В следующей схватке он надеялся командовать сотней. Тогда у него появился бы другой стимул рисковать, помимо простой любви к приключениям.

Черчилль написал это письмо 2 октября в штабе генерала Блада, находившемся у деревни Инаят-Кила. У него был жар. «Тридцать девять и пять и кошмарная голова, – сообщил он матери и признался: – Эта война беспощадна. Они убивают и уродуют каждого, кого удается поймать, да и мы, не колеблясь, добиваем их раненых. За то время, пока я здесь, мне довелось быть свидетелем нескольких отвратительных эпизодов, но, поверь, я не замарал рук никакой грязной работой, хотя и признаю иногда необходимость ее».

Черчилль очень хотел узнать мнение брата о его выступлении в Бате. «Напиши мне откровенно свое мнение, если оно у тебя хорошее. Мне не нужна недоброжелательная критика. Критика теряет ценность для критикуемого, если она враждебна. И еще – дождись появления моего романа!»

В последующие дни Черчилль еще несколько раз оказывался под огнем. «Если у него появится шанс, – писал сэр Биндон Блад полковнику Брабазону, – он получит Крест Виктории или орден «За боевые заслуги». Брабазон ответил: «Уверен, у этого мальчика есть хватка». За прошедшие четыре недели Черчилль был под огнем пятнадцать раз. Он думал написать книгу о Малакандской армии, в которой соединил бы описание боевых действий с комментариями и критикой политики правительства. «Я знаю материал, людей, и в моем распоряжении много фактов, – сообщал он матери. – Я заслужил медаль и планку. Блад говорит, что ни один из ста офицеров не видел столько сражений, как я. И учти – не на расстоянии из штаба, но будучи последним из отступающих».

Описывая бабушке боевые действия, Черчилль рассказывал: «Туземцы пытают раненых и расчленяют трупы. Ни один из тех, кто попадает к ним в руки, не возвращается». Полевые госпитали и конвои с ранеными были специальной целью туземцев. В ответ британцы не только уничтожали их резервуары с водой, единственный источник питья для приграничных племен в летнее время, но и применяли новые пули «дум-дум». «Мощность этих пуль просто потрясает, – писал Черчилль. – Уверен, такие пули еще никогда не использовались против людей, только против дичи – оленей, тигров и пр. Картина просто страшная, и, разумеется, не такая, о которой захотят упоминать в прессе. Можно согласиться, что все это варварство, но зато это приведет к установлению прочного мирного соглашения. Впрочем, сомневаюсь, что сделано хоть что-нибудь, чего не придется переделывать в будущем».

Черчилль позже признался Бересфорду, что в свой последний день на пограничных территориях был ближе к смерти, чем когда-либо, «из-за субалтерна, который забыл, что его пистолет заряжен. Вот это была бы насмешка судьбы».

В третью неделю октября Черчилль получил приказ возвращаться в Бангалор. «Время, проведенное на границе, – позже писал он, – было самым замечательным, восхитительным временем в моей жизни. Но я всегда держал в уме, что она может внезапно оборваться. Я видел много убитых и раненых, слышал свист пуль так часто, что, если бы мог сосчитать их, никто бы не поверил. Впрочем, ни одна не пролетала ближе чем в футе от меня. Фортуна неизменно мне улыбалась». Помимо награждения медалью за участие в боевых действиях, в донесениях упоминались его «мужество и решительность» и умение «быть полезным в решающие моменты».

Черчилль очень гордился, что его имя упоминалось в донесениях. «Больше всего на свете мне желанна репутация мужественного человека, – признавался он матери. – Чтобы заслужить подобную честь, чувствую, что готов на все, готов проявить себя в любой опасной ситуации. Но у меня нет опыта военного руководства, и я не могу ожидать оказания какой-то особой чести за то, что, в конце концов, является обычным поведением философа и джентльмена». То же самое он пишет и брату: «Многократно проявляя себя трусом, особенно в школе, нет иной цели, к которой бы я так стремился, как к завоеванию репутации мужественного человека. А кто знает, возможно, на моего доброго серого пони и упадет взгляд спикера».