Джейн Хокинг - Быть Хокингом

Как ни странно, для банды посвященных счастливчиков эти уравнения обладали волшебной, ошеломительной математической красотой. Это откровение, описывающее тайные чудеса Вселенной, могло бы считаться современной версией платоновского возвышенного мира идей-форм. В V веке до нашей эры Платон, учитель Аристотеля и крупный авторитет средневековой науки, выдвинул теорию существования совершенного мира идей, не связанных с чувственным восприятием и различимых только при помощи ума. Каждая совершенная идея имеет свое отражение в материальном, подверженном разрушению, несовершенном мире, который представляет собой наша земля. Почтение, с каким современные ученые относятся к математике Вселенной, свидетельствует о сходном восприятии высшего совершенства, но, к сожалению, такое восприятие недоступно тем, кому не знаком математический жаргон, а уравнения не поддаются пониманию. Еще одной проблемой, являющейся прямым следствием одержимости математикой, у этих ученых было неприятие веры в персонифицированного Бога. Если при помощи своих расчетов они вытесняли Создателя из схемы бытия, логично было заключить, что и никакой другой роли в физической Вселенной ему не доставалось.

В 1968 году на какой-то момент всем показалось, что мы все-таки не одни в бесконечных просторах Вселенной.

Перед лицом догматичных рациональных аргументов не было смысла поднимать вопросы духовности и религиозной веры, души и Бога, готового страдать во благо человечества, – вопросы, полностью противоречащие эгоцентризму генетической теории. Проблемы морали, совести, ценности искусства лучше было вообще не затрагивать, если только они, в свою очередь, не становились добычей позитивистского подхода. Все еще бунтуя против организованной религиозной практики моего детства, я не посещала ни одну из церквей на нашей улице регулярно; но я искала соприкосновения с божественным в садике Литл-Сент-Мэри, где Тельма Тэтчер отдала в мое попечение полоску земли вдоль парапета, как раз напротив окон нашего дома. Там, под плетистыми розами, я могла в свое удовольствие сажать, полоть, рыхлить и окучивать луковицы для весны и розовые кусты для лета, размышляя о загадках, теориях и реальности. Я работала, а Роберт и Иниго играли, бегая по извилистым дорожкам и взбираясь на поросшие мхом могильные камни. Старинный священный сад оживал, наполненный музыкой их звонких детских голосов, а на нашей полоске земли расцветали бело-розовые пятнистые розы, подаренные мне Стивеном на день рождения. Это была знаменитая Rosa gallica [80], названная «розамунди» в честь возлюбленной Генриха II, прекрасной Розамунды.

В огороженном церковном саду Роберт и Иниго могли играть в безопасности, выпуская наружу свои неистощимые запасы энергии. С раннего детства было очевидно, что Роберт наделен недюжинной силой, по крайней мере в два раза превышающей нормальную активность мальчика его возраста. Опровергнув все мои представления о режиме сна и бодрствования новорожденного младенца, в восемь недель он обнаружил, что его ноги и ступни предназначены для того, чтобы на них стоять. С тех пор он ни за что не соглашался сидеть, настаивая на том, что на моих коленях ему необходимо располагаться стоя. Еще в Сиэтле, когда нас пригласили на бесплатную фотосессию за счет службы доставки подгузников, Роберт ни за что не хотел ни пускать пузыри, лежа на коврике, ни умильно улыбаться среди складок красиво задрапированного одеяла; в конце концов, доведенный до апоплексии фотограф скрепя сердце согласился оставить в кадре мои руки для поддержки двухмесячного младенца, твердо стоящего на двух маленьких ножках.

В возрасте семи месяцев этот изобретательный ребенок научился разбирать свою кроватку, поэтому все болты, крепления и шарниры пришлось стянуть бечевкой, чтобы он из нее не вываливался. Тем не менее, стоило нам со Стивеном тихонько прикрыть за собой дверь в детскую, чтобы спуститься вниз, зевая и уповая на то, что многократное чтение книжки «Паровозик Томас» наконец-то убаюкало нашего неугомонного слушателя, мы тут же слышали за собой топот крошечных ножек обитателя детской, остававшегося с нами за ужином и прослушиванием концерта по радио. Так как кроватка уже не разбиралась, Роберт научился переваливаться через бортик и оказываться на полу. Около одиннадцати часов вечера все мы без сил падали в одну кровать.

Еще до того, как ему стали удаваться такие трюки, Роберт частенько заставлял нас поволноваться из-за своей неусидчивости. Весной 1968 года мои родители снова пригласили нас в Корнуолл, на сей раз – вместе с моим братом Крисом. К счастью, Роберт без сопротивления сидел в машине, пристегнутый к своему креслу, независимо от длительности поездки. Однако под вечер, когда взрослые устроились в уютных креслах гостиной арендованного домика, Роберт, в десять месяцев уже проворно прогуливающийся вокруг предметов мебели, отправился исследовать первый этаж. Внезапный пронзительный визг за моей спиной заставил нас подскочить и броситься на помощь. Чтобы удержать равновесие, Роберт схватился своей маленькой правой рукой за электрический радиатор, включенный на полную мощность, отчего на его ладони тут же вздулся пузырь. Благодаря медицинской сноровке моего брата, Роберта успокоили половиной таблетки аспирина (это было единственное болеутоляющее в доме), аккуратно обработали руку и обернули ее чистым платком, и все мы смогли выспаться, несмотря на шок. Весь следующий день Роберт, Крис и я провели в поисках доктора, потому что за ночь рука ребенка превратилась в один огромный пузырь. Доктор оценил качество первой помощи, оказанной простым студентом-стоматологом, дополнительно назначил детский анестетик и более серьезную перевязку и уполномочил Криса и дальше заботиться о своем маленьком пациенте.

Летом того же года (в год первого дня рождения Роберта) Хау Ги и Пек Анг с дочерями покинули дом номер одиннадцать и вернулись домой, в Сингапур. В духе Литл-Сент-Мэри Тэтчеры устроили по этому поводу неформальное торжество, на которое были приглашены мы, Иниго и его родители, а также с десяток других гостей. Иниго и Роберт к этому времени были с Тэтчерами на короткой ноге. Они обожали Тельму, а она отвечала на их чувство с рвением любящей бабушки. Каждое утро они бежали к ее дому, заглядывали в щель почтового ящика и звали: «Тэч! Тэч!» – надеясь, что она пригласит их поиграть с ее коллекцией – блестящими камешками на столике для пасьянсов. Они часто заходили на чай, во время которого сидели за ее элегантным столом в креслах стиля «английский ампир». Тельма смущенно прикрывала узорчатые сиденья в желтую полоску полиэтиленовыми чехлами. На празднике никто не обращал внимания на двух маленьких гостей, занятых собственными делами, до тех пор, пока Тельма не предложила прощальный тост в честь Ангов – Хау Ги, Пек, Сюзан и миниатюрной Минг – и за их счастливое будущее. Когда мы повернулись к столикам с шампанским, то обнаружили, что кто-то осушил все бокалы. Наверху раздавался шум воды, вытекающей из открытых кранов, плеск, бульканье и заливистый смех. Два годовалых карапуза под хмельком устроили собственную весьма занимательную вечеринку, скрывшись от посторонних глаз в ванной Тельмы.