Трейси Киддер - За горами – горы. История врача, который лечит весь мир

Ключевой императив теологии освобождения – обеспечивать преференцию для бедных – представлялся Фармеру достойной жизненной целью. Конечно, идти к ней можно практически где угодно, но доктрина явно подразумевала необходимость различать степени бедности. Здравый смысл подсказывал обеспечивать медицинскую помощь там, где в ней больше всего нуждаются, а места беднее Гаити было не найти, по крайней мере в Западном полушарии. Внутри же Гаити Фармер не находил места беднее Канжи. Он не стал задерживаться в Леогане, чтобы посмотреть, как там установят банк крови. Ему сказали, что больница намерена брать с пациентов плату за кровь. Он рассказывал мне, как ехал обратно на Центральное плато, а в голове крутилась мысль: “Построю, черт подери, собственную больницу! И там уж ничего подобного не будет, благодарю покорно”.

Вернувшись из Леогана на Центральное плато, Фармер устроился на временную работу в клинику отца Лафонтана в Мирбале. Она во многом походила на все прочие клиники, что ему довелось повидать за прошедшие месяцы в Гаити. Пациенты отстаивали очереди, чтобы попасть к врачу, который даже не давал себе труда поинтересоваться анамнезом или провести нормальный осмотр.

“После поверхностного обмена репликами с врачом, – рассказывал Фармер, – пациент шел со своей грязной, заткнутой кукурузным початком бутылкой в так называемую аптеку и платил, чтобы ему налили туда – буль-буль – микстуру от кашля или насыпали витаминов. Плачевное зрелище, особенно когда сотрудники орали на больных, если те приносили уж совсем, совсем грязные бутылки”.

С благословения отца Лафонтана Фармер сосредоточился на пыльном, убогом сквоттерском поселке вверх по дороге – на Канжи. Это был важный момент в его жизни. “Поднявшись наверх, в Канжи, где по сравнению с Мирбале в то время царил беспросветный ужас, я, как ни странно, почувствовал облегчение. Полное отсутствие медучреждений казалось облегчением! Не потому, что Канжи не требовались врачи. Просто я понимал, что не смогу работать в такой же клинике, как та, что в Мирбале, а она, как оказалось, была совершенно типичной гаитянской клиникой для бедных. И еще я понимал – надеюсь, все-таки понимал: важно тут не то, что чувствуем я или несчастный гаитянский доктор. Важно, что результаты лечения ничтожны”.

Поселку Канжи требовались и поликлиника, и больница, и система общественного здравоохранения. По замыслу Фармера, медучреждения должны были обслуживать неимущих бесплатно, а предоставляемые услуги – соответствовать конкретным нуждам поселка и отдельных пациентов. Значит, первым делом следовало выяснить, что это за нужды. Начал Фармер скромно – с медицинского опроса населения. Он рекрутировал пятерых гаитян – все они были примерно его ровесниками, и все окончили хотя бы несколько классов школы, – чтобы они прошли Канжи и две соседние деревни от двери к двери, записывая численность семейств, количество недавних рождений и смертей, основные видимые причины заболеваемости и смертности. Этот первый опрос был, в сущности, неофициальным, но подозрения Фармера он подтвердил. Смертность среди детей и подростков достигала ужасающего размаха. Кроме того, стало очевидно решающее значение “материнской смертности”: когда умирала мать семейства, ее родных постигала целая вереница катастроф, от голода и проституции до болезней и новых смертей.

Этот первый опрос был лишь малым зачином, ученическим опытом в сфере общественного здравоохранения, медицины, а заодно и антропологии. В Канжи, в начале 1984 года, Фармеру довелось пережить еще один памятный эпизод, связанный с малярией, по-своему не менее поучительный, чем леоганская история. Отец молодой пациентки решил обратиться за помощью к хунгану, вудуистскому жрецу, но мать, поддавшись на настойчивые уговоры, разрешила Фармеру и врачу-гаитянину тоже полечить девушку – хлорохином. Пациентка выздоровела. В своем эссе под названием “Антрополог внутри” Фармер писал, что после того случая у него из головы не шел вопрос, какое же место антропология должна занять в его жизни. Его учили, что этнограф должен наблюдать, а не пытаться изменить объекты наблюдения. Но в этом виде антропология казалась ему “беспомощной перед лицом таких насущных потребностей, как нормальное питание, чистая вода и профилактика заболеваний”. К концу эссе становится ясно, что отныне антропология будет интересовать автора не столько как абстрактная дисциплина, сколько как инструмент “вмешательства”. Компромиссам между наблюдением и действием он предпочел путь работника медицины и здравоохранения, отчасти ориентирующегося на антропологию.

Польза от нее была очевидная. Врач, неосведомленный о местной религии, рисковал нарваться на конфликт со жрецами вуду, но врач-антрополог, эту религию понимающий, мог найти способ действовать с хунганами сообща. Врач, не разбирающийся в местной культуре, вероятно, принимал бы некоторые жалобы пациентов за странные предрассудки – ну или в лучшем случае приходил бы от них в недоумение. Взять, к примеру, женский недуг move san, lut gate. Считается, что вызывает его sezisman, то есть внезапное потрясение или испуг. Первый эффект – move san, “дурная кровь” – влечет за собой lut gate, когда у кормящей матери портится или кончается молоко. Подобные явления не таят в себе загадок для молодого медика-этнографа, готового, как Фармер, докопаться до социальных коннотаций синдрома. Фармер впоследствии напишет: “Самое удивительное в расстройстве move san – его зловещий, радикальный символизм: две важнейшие для жизни субстанции, кровь и молоко, превращаются в яд. Можно предположить, что эта мощная метафора служит предостережением против насилия над женщинами, особенно беременными или кормящими”.

В процессе исследования move san, lut gate он консультировался с одной гаитянкой, спрашивал, какими травами лечат эту напасть. Женщина поделилась сведениями, а потом сказала ему буквально следующее: “Ну конечно, вам надо набрать этих листиков, чтобы изучить их действие и улучшить его”. Снова все тот же урок. Жители Канжи не хотели, чтобы их страдания кто-то просто рассматривал под микроскопом. Ему надлежало комбинировать научные разыскания с практикой.

Вероятно, Фармеру повезло – сам-то он считает именно так, – что ему выпал шанс поработать в Гаити в сфере антропологии, медицины и здравоохранения, прежде чем изучать эти дисциплины в Гарварде. Талантом к академическим исследованиям природа его наделила, однако Республика Гаити позаботилась о том, чтобы его интерес к теории оставался умеренным.

В Гарвардскую медицинскую школу Фармер поступил осенью 1984 года. Ему было всего двадцать четыре. Впрочем, однажды он сказал мне: “К двадцати трем я полностью сформировался”. Думаю, он имел в виду, что к тому времени упорядочил свою философию и свое мировоззрение и осознал потребность совместить их с действием, прежде всего в Канжи. В Кембридже он надолго не задержался. Навестил Гарвард лишь затем, чтобы освоиться, забрать учебники и увезти их с собой обратно на Центральное плато.