Кристоф Рехаге - Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

Я рассказываю ему о Джули.

– Если ты к ней серьезно относишься, тогда родители играют огромную роль, – говорит он и повторяет фразу, которую я слышал уже несколько раз. – У вас на западе заключается брак между мужчиной и женщиной, а у нас – между двумя семьями.

– Ох, – говорю я.

Я рассказываю ему о нашей встрече с родителями Джули. Когда я заканчиваю, он, смеясь, качает головой.

– Мальчик мой, это было просто ничто. Ты сам-то понимаешь?

Я молчу.

– Не грусти, – утешает он меня, – у каждого свои проблемы. Моя жена, например, не хотела отпускать меня путешествовать на велосипеде!

Она считала, что это опасная и глупая затея, а дядя Шен не мог ее переубедить. Ему пришлось втайне от нее купить велосипед и отправиться в путь. Он позвонил ей только когда был уже за чертой города и приближался к казахской границе.

На обратном пути он попал в снежную бурю и сильно простудился. Из-за этого он не мог поехать домой. Он остановился у друга, вылечился, постирал одежду и начистил велосипед. Только после этого он посмел показаться жене, со смесью раскаяния и гордости во взгляде.

– Она не рассердилась? – спрашиваю я.

Он смеется:

– Конечно, она рассердилась! Но нужно было только перетерпеть это разок. И в этот раз тоже, когда я вернусь домой, я буду по новой убирать квартиру, мыть окна и стирать шторы.

По пути нам попадается идеальный оазис. Он выделяется посреди Гоби, словно тропический остров в море. Деревья, высокая трава, пруд, в котором отражается небо, развалины сторожевой башни. Это все похоже на сказку.

В траве около пруда стоят две лошади и осел, когда мы приближаемся, осел несется к нам, поднимая облако пыли, и останавливается рядом. Потом он передумывает, опускает голову и делает вид, будто не замечает нас. Мы стоим на месте. Дядя Шен тихо говорит:

– Не двигайся, парень, мы не знаем, что у него на уме!

Стоит тишина. Я слышу, как жужжит муха, и мне приходит в голову, что это первая муха за долгое время. Они не залетают в Гоби.

Осел еще раз фыркает, рысью возвращается к лошадям и опускается рядом с ними на землю. Он как будто говорит нам: «Добро пожаловать в мой оазис».

Этим вечером мы с трудом преодолеваем высокий подъем. Я уже почти падаю от усталости, но дядя Шен говорит, что на вершине расположен пропускной пункт, где мы сможем остановиться на ночлег. Мы приходим туда уже затемно. Пропускной пункт ярко освещен, за ним видны несколько бараков. Мы расспрашиваем, что да как, пачка сигарет дяди Шена снова идет по кругу, и несколько реплик спустя мы получаем ночлег.

В бараке нет ничего, кроме нескольких двухъярусных кроватей. В центре висит лампочка. Люди молча входят и выходят, дядя Шен показывает на две полки, верхнюю и нижнюю. Они наши. Я раскатываю свой коврик, укладываю спальный мешок на верхнюю полку и выхожу на улицу почистить зубы. Какой-то мужчина стоит, склонившись над тазом для умывания. Моя электрическая зубная щетка кажется вдруг очень громкой.

Строители ложатся спать рано. Кто-то выключает свет, звучит несколько тихих слов, потом тишина.

Скоро кто-то первым начинает храпеть. Потом второй.

На всю комнату стоит такой грохот, что мне кажется, будто трясется кровать. Я прячу голову в спальный мешок, но это не помогает. Они тарахтят, как газонокосилки.

Все ценные вещи лежат у меня под рукой. Я откапываю среди них телефон и вставляю наушники. Становится лучше, но не намного – храп рвет ночь в клочья.

Я включаю телефон и выбираю скрипичный концерт Моцарта. Я смотрю в окошко. Оно заклеено газетными листами, через которые просвечивают холодные огни пропускного пункта. Я слушаю скрипки, заглушаемые храпом, и постепенно засыпаю.

Я просыпаюсь последним. Наушники запутались, кабель тянется прямо по лицу. Передо мной стоит дядя Шен.

– Как тебе мое лицо? – спрашивает он.

Отек стал хуже.

Мы медлим. Дядя Шен волнуется из-за погоды. Перед нами лежит первая ветряная зазубрина на пути к Урумчи, она тянется примерно пятьдесят километров, а небо не радует нас сегодня своим оттенком. Он беседует с людьми на пропускном пункте и угрюмо смотрит на небо, а потом выносит свой вердикт:

– Если мы просидим здесь еще, лучше не будет. Надо идти.

Над нами проплывают длинные перистые облака. Мы проходим мимо дорожных знаков с изображением надутых ветром мешков. Одежда развевается, и мы почти не разговариваем, потому что ветер заглушает слова, и нам трудно перекрикивать его. Некоторые порывы врезаются в кабутце, грозя опрокинуть ее.

Через несколько часов мы видим посреди пустыни еще один барак. Дядя Шен указывает мне сначала на него, а потом на свое подвязанное лицо. В его глазах читается усталость. Я осознаю, как неважно он себя чувствует.

«ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ЗА БЕЗОПАСНОСТЬ ВЕСИТ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ГОРА ТАЙШАНЬ», – написано на стене барака. На земле под этой мудростью разбросаны осколки. Мужчина открывает дверь и приглашает нас войти, он не задает лишних вопросов, а сразу принимается угощать нас чаем и дольками дыни. Дядя Шен осторожно снимает свой платок, открывая красное и отекшее лицо под ним. Он смотрит на меня с несчастным видом.

– Тебе нужно к врачу, дядя Шен.

– Я знаю.

Прощание получается грустным. Мы стоим на обочине и ждем машину, которая подкинет его вместе с велосипедом до следующего города. Ветер бушует, на улице слишком громко, чтобы разговаривать. Я кладу руку ему на плечо. Мне приходит в голову, что со вчерашнего вечера я не слышал его здорового хохота.

Напротив нас останавливается белый фургон, мы быстро договариваемся о цене и грузим на него велосипед. Дядя Шен садится на заднее сиденье, стягивает платок со своего лица и устало улыбается.

– Береги себя, парень, – говорит он и жмет мою руку. Потом он уезжает.

Я остаюсь один с дорогой и ветром. На навигаторе отмечена точка, до которой я должен сегодня дойти, – это площадка для отдыха «Красная гора», полудюжина домов на холме. До этого места еще семнадцать километров пути, а я уже устал. Я крепче берусь за ручки кабутце и иду вперед. Я совсем выдыхаюсь, а до цели еще девять километров. Я опускаюсь на табуретку и прижимаю к губам бутылку.

Длинная прямая дорога круто поднимается вверх.

Я смотрю на пустыню. В коричневой дали, нечеткой из-за сумерек и пыли, я вижу верблюдов. Они важно и мерно шагают друг за другом, держась на равном расстоянии, и выглядят точь-в-точь как на памятнике каравану Шелкового пути, который я видел много месяцев назад в Сиане. Дядя Шен говорил, что когда верблюды попадают в песчаную бурю, они ложатся на землю, отворачивают головы от ветра и пережидают. Потом они встают и идут дальше.

Я достаю из кабутце несколько яблок, кексы и бутылки с водой и кладу их в верхний отсек к фотоаппаратам. Потом я вытаскиваю запасной аккумулятор для мобильного телефона, вставляю наушники и прокручиваю плейлист. Я останавливаюсь на «Ratamahatta» группы «Sepultura».