Кристоф Рехаге - Самый большой дурак под солнцем. 4646 километров пешком домой

Мы заходим в комнату, снимаем ботинки и садимся на ковер. Бурхан выдвигает низенький столик, его сын приносит чай, в котором лежат крупные куски леденцов. Я пытаюсь вспомнить, когда в последний раз мне довелось пить такой чай, и вспоминаю: в большой мечети в Париже.

Флейтист не знает китайского, он улыбается и курит, в то время как Бурхан морщит лоб и рассказывает о своей неудаче. Его бизнес развалился. В том году у него работали девушки, которые позировали в национальной уйгурской одежде для туристов и приносили много денег. Теперь туристов почти не осталось, а девушки ушли. У него остался только флейтист и лавочка, но прибыли не хватает.

На ужин меня угощают хлебом в теплом молоке, обжаренными овощами и курицей. Отец Бурхана собственноручно зарубил ее, когда узнал о моем визите.

– Мой отец – ахун нашей деревни, – говорит Бурхан с гордостью.

Ахун – это что-то вроде имама. Я вежливо благодарю его, но он отмахивается.

– Мы же уйгуры.

Он говорит, что отец им недоволен. Как ахун, он самый уважаемый человек в деревне, и ему не нравится, что его сын зарабатывает деньги аморальными вещами.

– Аморальными? – спрашиваю я.

Бурхан понижает голос.

– Ну, эта затея с девушками в костюмах. Это ведь недостойная работа. Или у вас по-другому к этому относятся?

– В Германии это не было бы проблемой, – говорю я.

Он смотрит на меня растерянно и недоверчиво, потом замечает, что здесь это проблема.

Еда великолепна. Курица нежная, хлеб в молоке греет изнутри. Мы с флейтистом едим аккуратно и внимательно, а Бурхан недовольно ковыряется палочками в своей миске.

– Я бы поехал в глубь страны, например, в Ланьчжоу. У моего кузена там ресторан, я мог бы зарабатывать у него хорошие деньги.

Он вздыхает:

– Но моя мать и знать ничего об этом не хотела. Мол, слишком опасно.

– Опасно?

– Да, в центре страны в больших городах люди мешаются в одну большую кучу, и каждый думает только о своей выгоде. Это совсем не похоже на то, как мы живем здесь, в деревне.

– И что ты собираешься делать?

– Что мне делать? Мой отец хочет, чтобы я вел жизнь крестьянина, так же, как он сам.

Он смотрит на меня с несчастным выражением лица. Когда приходит время ложиться спать, флейтист прощается с нами величественным жестом, а Бурхан показывает мне, где выключатель и туалет. Я раскатываю свой туристский коврик на большом ковре и ложусь на него. Пол твердый. В начале путешествия мне трудно было так засыпать, но я постепенно привык. Кстати, ходьба приносит мне гораздо меньше боли.

Я жду, когда наступит тишина и звоню Джули. Она деловито осведомляется:

– Ты в гостинице?

Она хочет поговорить со мной через веб-камеру. Нет, отвечаю я, я в гостях у одного уйгура в деревне.

– Тогда поговорим потом, – по-прежнему деловито предлагает она. И отключается.

Я пришел в Турфан. Город расположен ниже уровня моря, и летом это самое жаркое место во всем Китае. Я попрощался с Бурханом, потрепал по волосам его сынишку и вышел из уйгурской деревни на север.

Вскоре на горизонте снова показались Пылающие горы, и я подошел к цветной инсталляции, посвященной «Путешествию на Восток». На ней установлен огромный термометр. Я встретил группу туристов из Гонконга, которые от души смеялись над этой безвкусицей. Они спросили меня, почему я путешествую пешком, и я ответил, что просто хочу что-то такое пережить.

В сумерках я пришел в Турфан, снял комнату в большой гостинице и упал на кровать. Я отправил Джули эсэмэс. Она ответила: «Поговорим утром». Утро наступило. Я выспался, повозился с блогом и разобрал фотографии. Сейчас чуть больше четырех, на экране высвечивается ее имя: «Джули».

Я делаю двойной щелчок по картинке рядом с ее именем, появляется черное окошко, идут гудки. Щелчок, картинка медленно открывается, и вот я вижу ее. Она сидит в своей комнате в Мюнхене, на столе перед ней стоит стакан чая, она смотрит в камеру. Она прекрасна.

– Эй, – так и говорю я, – ты выглядишь прекрасно.

Она улыбается и смотрит в сторону, потом спрашивает:

– У тебя хорошая гостиница? Ты хорошо поел? Как там твои ноги?

Я отвечаю, что все в порядке. Я только должен идти быстрее, если не хочу к зиме оказаться в трудных областях. Может быть, я смогу где-нибудь перезимовать и выучить русский. Может быть, вместе с ней, когда у нее будут каникулы?

А в ответ – тишина. Я спрашиваю:

– А как у тебя дела?

Тишина.

– Ляйке, – наконец произносит она. Обычно она не называет меня этим именем. – Я хочу расстаться с тобой.

Я не испугался и не пришел в ужас. Я спрашиваю:

– Почему на этот раз?

Она говорит, что раньше мечтала, что я буду с ней. Она даже надеялась, что где-нибудь поднимется восстание, и я прекращу идти. Но она поняла, что для меня что угодно важнее, чем она.

Я спрашиваю, а как же лето в Чэнду? А Хайнань? А как же мой визит в Мюнхен?

Тишина. Она говорит по-немецки:

– Все это прошло. Я отдалилась от тебя.

И вот нам уже больше нечего сказать друг другу. Она молчит, я навожу мышку на «Завершить разговор» и нажимаю на кнопку.

Я знаю, что окошко закроется только тогда, когда я отпущу кнопку. Я смотрю на Джули, она отворачивается, я отпускаю кнопку. Окошко закрывается.

Пустой экран. Она ушла.

Я ложусь на кровать и смотрю в потолок. Пару секунд нет ничего, кроме белой комнаты и мягкого белья. Потом до меня доходит. Сначала медленно, по капле, потом как поток, пробивший себе дорогу, и, наконец, осознание накрывает меня с головой, как океан.

Джули на самом деле ушла.

Когда я наплакался вдоволь, я звоню отцу. Он говорит:

– Вот черт.

Но я не должен забывать есть и пить, говорит он. И еще. Он бы хотел сейчас меня обнять.

Мне нужен воздух. Я выбегаю из двери, несусь по коридору, вниз по лестнице, мимо регистратора, к выходу. И вот я стою на свободе и оглядываюсь. Я вижу высокого уйгура – сторожа парковки, он носит усы и униформу. Я подхожу к нему, раскидываю руки, он удивленно смотрит на меня, а я обнимаю его и проливаю слезы на его мундир. Он похлопывает меня по плечу и бормочет что-то на уйгурском. Это похоже на голубиное воркование.

Я иду дальше, вниз по улице, до углового ресторанчика, в котором вчера ужинал. Хозяева родом из Сычуань, провинции, в которой родилась Джули. Они спрашивают, все ли со мной в порядке. Я сдерживаю слезы и, не выбирая, заказываю два блюда, чтобы взять их с собой в полиэтиленовом пакете. Потом я возвращаюсь в гостиницу.

Я захожу в холл, прохожу мимо стойки администрации, ставлю ногу на первую ступеньку. Потом разворачиваюсь и иду обратно к администрации.

– Есть ли здесь кроме меня еще иностранцы? – спрашиваю я.

Администратор смотрит на меня в замешательстве.