Уолтер Айзексон - Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная

Эта идея была, с одной стороны, невероятной, с другой – очевидной, но, кроме того, непрактичной. Эйнштейн первый раз узнал об этом через неделю после смерти Вейцмана из статьи в The New York Times. Сначала и он сам, и жившие в его доме женщины, просто посмеялись, но затем начались звонки репортеров. “Все это очень неловко, очень неловко”, – говорил он визитерам. А через несколько часов пришла телеграмма от Аббы Эбана, посла Израиля в Вашингтоне. Он спрашивал, может ли посольство прислать к нему завтра официального представителя.

“Зачем этому человеку проделывать такой путь, – жаловался Эйнштейн, – если я просто скажу нет?”

Хелен Дукас пришла в голову мысль просто позвонить послу Эбану по телефону. В те дни междугородние телефонные разговоры, о которых не договаривались заранее, были в новинку. К удивлению Дукас, ей удалось отыскать Эбана в Вашингтоне и соединить его с Эйнштейном.

“Я для этого не подхожу, и, вероятно, я не смогу за это взяться”, – сказал Эйнштейн.

“Я не могу просто сообщить моему правительству, что вы позвонили и сказали нет, – ответил Эбан. – Я должен выполнить все формальности и сделать вам предложение официально”.

Дело кончилось тем, что Эбан послал своего представителя, вручившего Эйнштейну официальное письмо с вопросом, не согласится ли он стать президентом. “Принятие этого предложения повлечет за собой переезд в Израиль и получение израильского гражданства”, – отмечалось в письме Эбана (вероятно на тот случай, если Эйнштейну придет в голову фантастическая идея, что он может осуществлять руководство Израилем из Принстона). Однако Эбан спешил заверить Эйнштейна: “Правительство и народ полностью осознают чрезвычайную важность вашей работы и обеспечат вам возможность продолжить беспрепятственно вашу великую научную деятельность”. Иными словам, предлагалась работа, требующая только его присутствия и фактически больше ничего.

Хотя это предложение и казалось несколько странным, оно ярко свидетельствовало, сколь прочной была репутация Эйнштейна как героя мирового еврейства. Это предложение “олицетворяет самое глубокое уважение, какое еврейский народ может оказать одному из своих сынов”, – так писал Эбан.

К приезду посланника Эбана Эйнштейн уже приготовил заявление с отказом от этого поста. “Я всю жизнь был юристом, – пошутил гость, – но еще ни разу меня не опровергали до того, как я имел возможность изложить дело”.

Он “глубоко тронут” этим предложением, написал Эйнштейн в приготовленном письме, и “в то же время огорчен и смущен”, поскольку не принимает его. “Всю мою жизнь я имел дело с объективной реальностью, поэтому у меня нет как естественной склонности, так и надлежащего опыта обращения с людьми и выполнения обязанностей, возлагаемых на официальных лиц, – объяснял он. – Меня еще больше огорчают эти обстоятельства, поскольку моя принадлежность к еврейскому народу стала для меня самой прочной социальной связью, когда я с абсолютной ясностью осознал, сколь ненадежно наше положение среди других народов мира” 45.

Идея предложить Эйнштейну стать президентом Израиля была разумной, но и Эйнштейн был прав, поскольку понимал, что иногда даже самая блестящая идея может оказаться очень плохой. Как он заметил со свойственной ему самоиронией, у него не было природной склонности вести себя с людьми так, как того требовала эта роль, а его темперамент не подходил официальному функционеру. Он не был предназначен ни для роли политика, ни для роли чиновника.

Он любил говорить то, что думает, у него не было привычки к компромиссам, необходимой для того, чтобы руководить или просто быть символическим главой сложной организации. Раньше, когда он номинально возглавил кампанию по устройству Еврейского университета, у него не оказалось ни таланта, необходимого для того, чтобы взять на себя руководство этим процессом, ни склонности игнорировать уловки других действующих лиц. Точно так же у него был неприятный опыт общения с командой, занимавшейся созданием Брандейского университета вблизи Бостона, что и заставило его отказаться от участия в этом проекте 46.

Кроме того, он никогда не демонстрировал способность чем-либо управлять. Единственной его формально административной обязанностью было руководство новым физическим институтом в Берлинском университете. В этой должности он мало что сделал, кроме того что нанял свою падчерицу на работу в канцелярию и предоставил работу астроному, пытавшемуся подтвердить его теории.

Мощь интеллекта Эйнштейна берет свое начало в его бунтарстве и нонконформизме, в отвращении к любой попытке ограничить его свободу самовыражения. Есть ли что-либо хуже для политика, который должен быть миротворцем? Как он объяснил в вежливом письме одной из иерусалимских газет, поддержавшей его кандидатуру, он не хотел столкнуться с ситуацией, когда ему придется следовать правительственному решению, которое “может вступить в конфликт с моей совестью”.

В обществе, как и в науке, ему было лучше оставаться нонконформистом. “Это правда, что многие мятежники в конце концов становятся ответственными деятелями, – признался Эйнштейн одному из своих друзей, – но я не могу заставить себя поступить так” 47.

В глубине души Бен-Гурион был этому рад. Он начал понимать, насколько эта идея неудачна. “Скажите мне, что делать, если он согласится! – шутил он со своим помощником. – Я должен был предложить ему этот пост, потому что иначе сделать было нельзя. Но, если бы он согласился, нас ожидали бы неприятности”. Двумя днями позже, когда посол Эбан столкнулся с Эйнштейном на торжественном обеде в Нью-Йорке, он был рад, что вопрос уже исчерпан. Эйнштейн был без носков 48.

С Робертом Оппенгеймером, 1947 г.

Стремление создать водородную бомбу, растущий накал антикоммунистических страстей и будто сорвавшиеся с цепи расследования сенатора Джозефа Маккарти в сфере безопасности – все это омрачало жизнь Эйнштейна. Атмосфера напоминала 1930-е годы, когда нарастали нацизм и антисемитизм. “Немецкая катастрофа прошлых лет повторяется, – жаловался он королеве-матери Бельгии. – Люди молча соглашаются и, не сопротивляясь, присоединяются к силам зла” 1.

Он пытался пойти на компромисс, заняв позицию между теми, кто не любил Америку, и антисоветчиками. С одной стороны, он критиковал своего соавтора Леопольда Инфельда, просившего поддержать заявления Всемирного совета мира, который, как небезосновательно считал Эйнштейн, находился под влиянием Советов. “С моей точки зрения это в большей или меньшей степени пропаганда”, – сказал он. Точно так же он отказал группе русских студентов, пытавшихся уговорить его присоединиться к протесту против (как они утверждали) использования американцами биологического оружия в Корейской войне. “Вы не можете от меня ожидать, что я буду протестовать против события, которое, возможно и даже весьма вероятно, не имело места”, – ответил он 2.