Пол Стретерн - Ницше

Сходный с этим довод (хотя, как кажется, он противоречит первому), объясняет конец христианства:

Гибель христианства – от его морали (она неотделима); эта мораль обращается против христианского Бога (чувство правдивости, высоко развитое христианством, начинает испытывать отвращение к фальши и изолганности всех христианских толкований мира и истории. Резкий поворот назад от «Бог есть истина» к фанатической вере «Все ложно».

Один из самых здравых (и во многих отношениях самых откровенных) рецептов Ницше для сверхчеловека:

Что делает героическим? Одновременно идти навстречу своему величайшему страданию и своей величайшей надежде.

Во что ты веришь? В то, что все вещи должны быть наново взвешены.

Что говорит твоя совесть? «Ты должен стать тем, кто ты есть».

В чем твои величайшие опасности? В сострадании.

Что ты любишь в других? Мои надежды. Кого называешь ты плохим? Того, кто вечно хочет стыдить.

Что для тебя человечнее всего? Уберечь кого-либо от стыда.

Какова печать достигнутой свободы? Не стыдиться больше самого себя.

Мысль как риск:

Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью. Пиши кровью – и ты узнаешь, что кровь есть дух.

Нелегко понять чужую кровь: я ненавижу читающих бездельников.

Кто знает читателя, тот ничего не делает для читателя. Еще одно столетие читателей – и дух сам будет смердеть.

То, что каждый имеет право учиться читать, портит надолго не только писание, но и мысль. Некогда дух был Богом, потом стал человеком, а ныне становится он даже чернью.

Кто пишет кровью и притчами, тот хочет, чтобы его не читали, а заучивали наизусть.

В горах кратчайший путь – с вершины на вершину; но для этого надо иметь длинные ноги. Притчи должны быть вершинами: и те, к кому говорят они, – большими и рослыми.

Воздух разреженный и чистый, опасность близкая и дух, полный радостной злобы, – все это хорошо идет одно к другому.

Я хочу, чтобы вокруг меня были кобольды, ибо мужествен я. Мужество гонит призраки, само создает себе кобольдов – мужество хочет смеяться.

Я не чувствую больше вместе с вами: эта туча, что я вижу под собой, эта чернота и тяжесть, над которыми я смеюсь, – такова ваша грозовая туча.

Вы смотрите вверх, когда вы стремитесь подняться. А я смотрю вниз, ибо я поднялся.

Кто из вас может одновременно смеяться и быть высоко?

Кто поднимается на высочайшие горы, тот смеется над всякой трагедией сцены и жизни. Беззаботными, насмешливыми, сильными – такими хочет нас мудрость: она – женщина и любит всегда только воина.

«Человек зол» – так говорили мне в утешение все мудрецы. Ах, если бы это и сегодня

было еще правдой! Ибо зло есть лучшая сила человека.

«Человек должен становиться все лучше и злее» – так учу я . Самое злое нужно для блага сверхчеловека.

Могло быть благом для проповедника маленьких людей, что страдал и нес он грехи люде й.

Но все это сказано не для длинных ушей. Не всякое слово годится ко всякому рылу. Это тонкие, дальние вещи: копыта овец не должны топтать их!

Сверхчеловек Заратустра воспевает радость одинокого горения и надежду делать это снова и снова («кольцо возвращения» напоминает о ницшеанской идее вечного возвращения, по которой наши жизни снова и снова повторяются в вечности). Излишне говорить, что эта исповедь, полная невольного ликования, обращена к читателю дофрейдовской поры:

Если некогда одним глотком опорожнял я пенящийся кубок с пряною смесью, где хорошо смешаны все вещи;

Если некогда рука моя подливала самое дальнее к самому близкому, и огонь к духу, радость к страданию и самое худшее к самому лучшему;

Если и сам я крупица той искупительной соли, которая заставляет все вещи хорошо смешиваться в кубковой смеси;

О, как не стремиться мне страстно к Вечности и к брачному кольцу колец – к кольцу возвращения!

Никогда еще не встречал я женщины, от которой хотел бы иметь я детей, кроме той женщины, что люблю я: ибо я люблю тебя, о Вечность!

Ибо я люблю тебя, о Вечность!

Спустившись со столь возвышенных мест (и языка), Ницше показывает, что способен на более сжатые и острые доводы:

«Вещь в себе» есть понятие, лишенное смысла. Если я мысленно устраню все отношения, все «свойства», всю «деятельность» какой-нибудь вещи, то вещи не останется: потому что вещественность лишь присочинена нами, под давлением логических потребностей, следовательно, в целях обозначения, понимания друг друга (для связи множественности отношений, свойств, деятельности).

«Истина» – это, с моей точки зрения, не означает необходимо противоположности заблуждению, но в наиболее принципиальных случаях лишь положение различных заблуждений по отношению друг к другу, приблизительно так, что одно заблуждение старше и глубже, чем другое, быть может даже неискоренимо, в том смысле, что без него не могло бы жить органическое существо нашего рода, в то время как другие заблуждения не навязываются нашей волей в качестве жизненных условий с такой силой, а скорее, сопоставленные с этими «тиранами», могут быть устранены и «опровергнуты».

Допущение, которое нельзя опровергнуть – почему оно в силу одного этого должно быть и «истинным» ? Это положение, быть может, возмутит логиков, которые считают свои границы границами вещей : но этому оптимизму логиков я давно уже объявил войну.

Как ни удивительно в свете его нападок на христианство, Ницше утверждает:

Дальнейшее существование христианского идеала принадлежит к числу самых желательных вещей, какие только существуют; хотя бы ради тех идеалов, которые стремятся добиться своего значения наряду с ним, а может быть, стать выше его, они должны иметь противников, сильных противников, чтобы стать сильными.

И наконец предупреждение:

Поклонимся сифилитикам, учащим целомудрию [22].

VI в. до н. э. Начало западной философии: Фалес Милетский.

Конец VI в. до н. э. Смерть Пифагора

399 г. до н. э. Сократ приговорен к смерти в Афинах.

Около 387 г. до н. э. Платон основывает в Афинах Академию – первый университет.

335 г. до н. э. Аристотель основывает в Афинах Ликей – школу, соперничающую с Академией.

324 г. н. э. Император Константин переносит столицу Римской империи в Византий.

400 г. Блаженный Августин пишет свою «Исповедь».

410 г. Разграбление Рима вестготами знаменует начало «темных веков».