Борис Джонсон - Мне есть что вам сказать

Да, я вручил этой птице дар смерти, как говорит Хемингуэй: просто так вышло, если судить по реакции птицы, но лучше отдавать, чем получать. Затем Билл открутил колпачок фляжки, полной того, что он называл «заячьей кровью», смесью виски, драмбуи [140]и вишневого ликера, и по жилам растеклось ощущение бурной радости.

Ну, и что теперь? Он подошел с фазаном в руке и пометил мне лоб кровью. «Не смывай, плохая примета», – сказал он. Так что день обошелся без позора, и после первого попадания мы пошли взглянуть на сумку, которая висела среди остальных на трейлере, прицепленном к старенькому трактору Massey-Ferguson 35X.

Печаль закрытых глаз, невидимые раны, переливающийся синим, красным, зеленым, черным воротник вокруг шеи. «Ты не рождена для смерти, птица вечности» [141], – писал Китс. Но в этом случае, увы, я вынужден сделать исключение.

День продолжался. И когда мой счет достиг четырех, я распетушился, как один олигарх из Осаки, впервые оказавшийся в охотничьих угодьях. Хватит британских обычаев! Для такой охоты требуется оружие побольше и помощнее. Дайте мне базуку!

И что я уяснил? Когда Тедди Дерби говорил «птицы летят замечательно», он имел в виду не то, что их легко подстрелить, а то, что они высоко и попасть в них трудно. Это и есть охотничьи птицы. Нам рассказали о человеке по имени Каннингэм Райд, так он настолько меткий стрелок, что пользуется только заржавелым старым ружьишком. Наступило время ланча: после пирога с курятиной последовали пирожки из слоеного теста с черникой и яблоками, потом аккуратно разломанные кусочки Kit-kat и компот из фруктов. А после ланча в ход пошло вино, и начались доверительные разговоры.

«Ох, как ты мог упустить ее?» – спросил печально Билл, когда очередная птица прошмыгнула рядом с нами. «Ладно, – сказал Гарри под конец, – ты точно убил пять птиц». Так, стоп… Мы с Биллом посчитали, наш общий счет составил восемь. Восемь, почти девять. И все же ужасная правда состояла в том, что Гарри поставил меня на самое лучшее место, а я расстрелял кучу патронов.

Сам Гарри расстрелял 35 из 106. Для обеих девушек я перестал существовать. Леннокс-Бойд, мой ближайший сосед, после медленного старта обогнал меня. И пояснил: «Не могу же я бить по “колбасе” весь день», а затем все же вдарил – по колбасе!

Перед этим в Дэлмени, кажется, побывал косметический олигарх из Чехии. Он стрелял еще хуже. Но у него была деревянная нога, стеклянный глаз и куча других физических недостатков. В конце я спустился к шумному морю в состоянии эйфории после пропущенного стаканчика, стал размышлять как Фотерингтон-Томас [142]о мертвых птицах.

Последнее, что они видели, прежде чем сложили крылья перед смертью, – это замок Дэлбугл и Фёрт-оф-Форт. Лучше не придумаешь. Чувствую ли я вину? Нет, хотя и особой жажды крови я не испытывал. Эти фазаны ничего мне не сделали.

Это было просто соревнование. Тем вечером мы бражничали, праздновали, на лестнице играли волынки. И когда сомкнулись мои очи, я увидел, как из призрачного леса быстро летели птицы, одна за другой: высоко, свободно, – и никто не мог причинить им вреда.

Держу пари, они голосовали за новых лейбористов.

Самолет был полон британцев, представителей среднего класса, загорелых, стройных, насколько это позволяет питание в альпийской гостинице. Чартерная компания, как всегда, устроила неразбериху. Каждый раз, когда вы появляетесь с кучей детей, они решают почему-то разбросать вас как можно дальше друг от друга по всему самолету.

Так что когда моя жена с младенцем и еще одним ребенком устроилась в первом ряду, места A и B, я уселся вместе с остальными двумя в 20-м ряду и повернулся к своим соседям. Обычно в таких случаях обращаются к стюардессе, но я решил уладить дело с помощью своих чар. Самолет еще стоял. До конца посадки оставалось еще десять минут. «Не знаю, – начал я свое обращение к супружеской паре справа от меня, стараясь быть как можно сердечнее и обаятельнее, – могу ли я попросить вас…» А хотел я просить их о том, чтобы они поменялись местами с моей женой и двумя детьми.

Насколько я понимал, для счастливой пары ситуация, как и для нас, была выигрышной. Они освобождаются от меня и моих двух детей и пересаживаются в передний ряд: завидные места, откуда они первыми покинут самолет. Что касается нас, мы оказываемся все вместе и делим радости и горе, неизбежные при путешествии с четырьмя детьми на борту самолета. Как я сказал, этот тривиальный дипломатический прием я уже несколько раз успешно применял.

Так что можете представить мое удивление, когда мужчина, сидевший дальше от меня, у окна, даже не дал мне закончить предложение. «Нет! – рявкнул он. – Господи, полет длится всего час с четвертью. Куда вы смотрите?» Тут я понял, что, очевидно, тупо смотрю на него и шепчу что-то, вовсе не имея намерения таращиться на него. «Что вы уставились? – повторил он более воинственно. – Вы спросили, я ответил, что еще?» Я, очевидно, молча воззвал к его жене (у нее было обручальное кольцо), но она закатила глазки, отвернулась и сказала: «Трудный сегодня день».

Да, рискну согласиться – день был трудным. Мы все еле выбрались со слякотных перевалов, искали варежки под кроватями, ждали в машинах в бесконечных пробках в Бур-Сен-Морис и все такое. Но такую отъявленную злобу ничто не могло оправдать, как мне кажется. Как потом сказала мне жена, она бы показала этой парочке, где раки зимуют. Она бы сказала им пару ласковых, например: «Смотрю так, потому что за всю свою жизнь еще не сталкивалась с такими хамами».

Увы, мне не хватило храбрости. Я задрожал, словно щенок, который неожиданно получил пинок. У меня была небольшая возможность отомстить, когда один из детей пожаловался, что его сильно тошнит, и я достаточно громко, чтобы слышали несколько рядов, сказал: «Пойди сюда, пусть тебя вырвет на этого парня». Но в основном я сидел, мрачно размышлял, внутри у меня все кипело. Я вспомнил обрывок мокрой и мятой газеты, которую я нашел в шале. В ней было написано о неком епископе, который накидывался с руганью на тех, кто по той или иной причине решил не иметь детей.

«Ага», – презрительно усмехнулся я про себя, и украдкой кинул на парочку взгляд. Им было едва за тридцать, явно женаты и зажиточны. На нем часы Tag Heuer, модные очки. Он отвернулся к окну, стараясь не встречаться со мной взглядом. И хотя в моей памяти его образ, возможно, искажен омерзением, мне кажется, что он напоминал самодовольный, одутловатый, жалкий, мятый помидор. Она читала Tatler . К тому же, чтобы усугубить мои страдания, она внимательно читала статью нашего Тоби Янга. Одну из тех, в которых он описывает, как одеть девушку или завалиться в постель с супермоделью или что-то в таком духе. «Ха, – подумал я. – Оба зарабатывают. Детей нет. Вот оно что. Подонки».