Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Суворин простил Антону, что тот не приехал летом в Вену, другие же – нет. Григорович заявил Сувориным, что в последнее время появились писатели лучше Чехова и что Антон в «Лешем» выставил на позор Сувориных. Антона это рассердило: «В пьесе же Вас нет и не может быть, хотя Григорович со свойственною ему проницательностью и видит противное. В пьесе идет речь о человеке нудном, себялюбивом, деревянном, читавшем об искусстве 25 лет и ничего не понимавшем в нем <���…> Не верьте Вы, Бога ради, всем этим господам, ищущим во всем прежде всего худа, меряющим всех на свой аршин и приписывающим другим свои личные лисьи и барсучьи черты. Ах, как рад этот Григорович! И как бы все они обрадовались, если бы я подсыпал Вам в чай мышьяку или оказался шпионом, служащим в III отделении».

Григорович затаил в душе обиду на Антона за все понапрасну встреченные им в Вене поезда. А вот Анна Ивановна Суворина была отходчива; 12 ноября она писала Антону: «Вы, я знаю, говорят, влюблены теперь. Правда это или нет? Я только этим и объясняла себе вашу разгульную поездку за границу и только этим оправдала Ваш проступок. О, как я на вас злилась!» [182]

В отличие от Суворина, его жена была отнюдь не прочь увидеть свое семейство отраженным в пьесе.

Напечатав в ноябре рассказ «Скучная история», журнал «Северный вестник» вновь привлек к себе читателей и спасся от финансовой гибели. Рассказ произвел на всех ошеломляющее впечатление. Показав разочаровавшегося в жизни профессора-медика, умирающего в окружении ставших ему чужими когда-то дорогих людей, Чехов открыл в своей прозе новый, экзистенциалистский мотив, на целое поколение опередив в этом Льва Толстого. Той зимою умер от рака печени петербургский профессор Боткин, и в рассказе Чехова увидели пророчество. На этот раз даже Лейкин был снисходителен: «Прелестно. Это лучшая ваша вещь ». Актеру и драматургу князю Сумбатову Антон подарил экземпляр журнала с надписью:

Между тем «Лешего» все решительно отвергли. Всю осень Павел Свободин, надеявшийся получить пьесу к своему бенефису в Петербурге, писал Антону отчаянные письма:

«[ Я ] суеверен и ноября в каждом году боюсь, это месяц моих несчастий в жизни (и женился я 12 ноября 1873 г.), а поэтому, если не успеем сладить бенефиса в октябре, как того хочет директор, то уж в ноябре я ни за что не возьму его, – лучше совсем не надо…»

«Вчера вечером я получил Ваше письмо, в котором (я надеюсь?) Вы лжете, что бросили два акта „Лешего“ в Псел… Боже сохрани!!»

«Нужно бы нам за это время недели две пожить вместе или, по крайней мере, видеться каждый день – „Леший“ как из земли вырос бы! Вы, во всеоружии, шли бы за ним в лес, а я перед Вами раздвигал бы колючие ветви, расчищал бы дорогу – и вдвоем мы бы его отыскали и за рога вытащили бы очень скоро, и ничто не помешало бы нам показать его со сцены петербуржцам – „нате, мол, вам! Какого еще вам лешего надо!“ <���…> Пишите, ради Бога, создавшего Псел, пишите, Antoine!»

Свободин назначил свой бенефис на 31 октября. В начале октября он специально съездил в Москву взять у Антона готовую пьесу. Домашние актера сняли с нее несколько копий для представления в Театрально-литературный комитет при Александрийском театре.

Девятого октября Свободин читал пьесу членам комитета, среди которых был и разочаровавшийся в Антоне Григорович. Однако пьеса была отвергнута не только по этой причине. Претензий к «Лешему» было высказано немало: во-первых, в черном свете выставлен университетский профессор (каковые в России по рангу приравнивались к генералам; к тому же у всех на памяти был случай, когда студента, который оскорбил московского профессора, насмерть засекли розгами). Во-вторых, пьеса могла показаться скучной великим князьям, которые собирались присутствовать на бенефисе. И вообще, «Лешего» сочли странной, игнорирующей правила комедии и несценичной пьесой.

Свободин отменил свой бенефис, сказав редактору «Русской мысли» В. Лаврову, что даже если «Леший» скучен, растянут и странен, в нем нет «пережеванных положений и лиц, глупых, бездарных пошлостей, наводняющих теперь Александрийскую сцену» [183]. Антона он продолжал умолять: «Дорогой друг, подойдите к Вашему 22-рублевому умывальнику, умойтесь и подумайте, нельзя ли что-нибудь сделать из „Лешего“, чтобы он сразу понравился не только мне, Суворину и тем, кто читал его и советовал не бросать, а и тем, кто советовал сжечь…»

Отзыв Свободина о пьесе был откровенен, но щадил авторские чувства; актер Ленский высказался о ней более жестко: «Одно скажу: пишите повесть. Вы слишком презрительно относитесь к сцене и драматической форме, слишком мало уважаете их, чтобы писать драму». Плещеев вынес свой приговор лишь следующей весной: «Это первая Ваша вещь, которая меня не удовлетворила и не оставила во мне никакого впечатления. <���…> Войницкий – хоть убейте, я не могу понять, почему он застрелился!»

В конце концов Антон передал «Лешего» в театр Абрамовой, решив, что предложенные ею 500 рублей аванса ему не помешают. Пьеса спешно репетировалась. Актеры выучили роли скверно, а актрисы играли из рук вон плохо. Премьера, состоявшаяся 27 декабря, окончилась провалом. Три ложи бельэтажа были заняты актерами театра Корша, непримиримыми соперниками театра Абрамовой, – они и освистали пьесу. Добавили жару и рецензенты: «скучно», «бессмысленно», «несносно по конструкции». Чехов забрал из театра пьесу, выдержавшую пять спектаклей, и отказался печатать ее в журналах, хотя к тому времени в провинции уже циркулировало 110 ее литографированных копий. Семь лет спустя, прибегнув к хирургии и алхимии, Чехов преобразит «Лешего» в «Дядю Ваню».

Антон рассчитывал, что «Леший» принесет ему доход, достаточный, чтобы продержаться три-четыре месяца, и теперь нуждался в деньгах. В ту осень после «Скучной истории» он написал лишь одну значительную вещь – рассказ «Обыватели», который впоследствии войдет первой главой в рассказ «Учитель словесности». История провинциального учителя гимназии, решившего ради денег жениться на своей бывшей ученице, имеет реальную подоплеку – откровенное желание Суворина отдать за Антона дочь Настю. Рассказ прозвучал как зашифрованный вежливый отказ Суворину (который без комментариев напечатал его в «Новом времени») [184]. «Северный вестник» задерживал чеховский гонорар за «Скучную историю». Финансовое положение Антона поправилось деньгами от продажи сборников рассказов, постоянно переиздаваемых Сувориным, да отчислениями за пьесу «Иванов» и водевили.

Семейная жизнь протекала без бурь. Александр в Петербурге под присмотром жены пребывал в трезвости; Ваня с Павлом Егоровичем мирно уживались в казенной квартире; Миша гостил в столице у Сувориных и собирался поступить на должность. Тетя Феничка хворала и таяла на глазах. От Коли остались одни долги – картины его разошлись по кредиторам. Антон с братьями согласились вернуть взятые Колей в долг деньги. О Коле напоминали и другие просители. Тридцатого ноября Анна Ипатьева-Гольден писала Антону: «Простите, что беспокою Вас, но у меня в Москве нет ни одного человека, к которому я бы могла обратиться, обращаться к своим невозможно, они (за исключением Наташи) чуть не умирают с голоду. А дело в том, что я сижу и по сие время на даче в Разумовском без дров и без шубы, и вот я взываю к Вам, пришлите мне ради Христа рублей 15 денег» [185].