Умберто Эко - Сотвори себе врага. И другие тексты по случаю (сборник)

Немногим могли помочь медики. Им не особо доверяли: известно же, что, если хочешь быть здоров – позабудь про докторов, что все болезни от нервов, что, когда ты по-настоящему болен, никакой врач не поможет, зубной врач ест зубами своих пациентов, а врачебные ошибки земля покроет. Коли лучшее средство от насморка – гильотина, самым распространенным методом лечения тяжелых болезней стала эвтаназия (а что? – cильной болезни – сильное средство). В менее тяжелых случаях рассказывали больному веселые истории (пять минут смеха продлевают жизнь на день) или, на худой конец, вместо того чтобы идти к врачу, забивали свинью (побреешься – целый день хорошо, возьмешь жену – целый месяц хорошо, а забьешь свинью – целый год хорошо). Никому были не нужны кардиологи, потому что сердцу не прикажешь, не многим лучше обстояло дело и с ветеринарами: дареному коню в зубы не смотрят, так что пользовать дозволялось только тех скакунов, что были куплены за большие деньги. Чрезвычайно распространены оказались легочные заболевания. Твердо веря в истинность приметы, что на Сретенье зима с весной встретится впервой, жители Утопии после этого праздника одевались уже по-весеннему, не обращая внимания на возможные вьюги и метели. В загоне оказалась и ортопедия: хирурги помнили то непреложное правило, что коли у тебя одна нога короче другой, так уж приноровишься хромать.

Последним утешением этого несчастного народа могли бы, конечно, стать спортивные соревнования. Но турниры, как правило, заканчивались, не начавшись (хорошая подготовка – залог победы), а поскольку всадник без копья – не всадник, проводить скачки оказывалось весьма неудобно – копья очень мешали жокеям. Любимая народная потеха – борьба в грязи – тоже теряла смысл, ибо сказано: когда кидаешься грязью, победил ты или проиграл, все равно перепачкаешься.

Единственной доступной забавой, таким образом, оставался ярмарочный столб, на вершине которого устанавливали шкалик шипучего вина (кто не рискует – тот не пьет шампанского).

Не следует, однако, думать, что из-за сложностей, с которыми была сопряжена сексуальная и спортивная жизнь, утопийцы уходили в науку и образование. Школьной науке не очень-то доверяли: суха, как известно, теория, а древо жизни пышно зеленеет. Не жаловали они и формальную логику: со всеми этими «если» и «но» выйдет не история, а г…но. В учителя шли одни бездари, потому что кто может – делает, а кто не может – учит других, а учеба заключалась в основном в постоянном переписывании заданий (повторенье – мать ученья, а попытка – не пытка). Математика была сведена к минимуму. Дети, конечно, знали, что дважды два – четыре, но к начертательной геометрии относились сдержанно: какой смысл делить шкуру неубитого медведя? Что уж говорить про математику высшую! Существовал строгий запрет на изучение квадратуры круга (кто круглым дураком родился – квадратным уже не будет). Самых способных учеников гнобили (что, самые умные?), и вообще жизнь их была тяжела – во многих знаниях многие печали. Но таких было мало, потому что живой осел милее дохлого профессора.

Когда обучение заканчивалось, искать хорошую работу было запрещено (скромность украшает), зато в безделье или работе не по специальности не видели ничего дурного (получил диплом – повесь в рамочку на стену).

Неудивительно, что наука и техника находились в зачаточном состоянии. Применялись только примитивные и страшно медленные технологии (капля точит камень, терпенье и труд все перетрут, а быстро только кошки родятся).

Коротко говоря, жизнь обитателей Счастливой республики оказалась весьма несчастливой. Так что мало-помалу они покидали остров и своего Законодавца, которому в конце концов пришлось признать провал своего проекта. Что ж, лучше поздно, чем никогда. Как остроумно комментирует анонимный автор этого трактата, осуждая излишнюю привязанность к пословицам и поговоркам, в карете прошлого далеко не уедешь, гладко писано в бумаге, да забыли про овраги, и заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Законодавец полагал, что по плодам узнаешь дерево и кто ищет, тот всегда найдет, но позабыл, что хорошими намерениями вымощена дорога в ад, коготок завяз – всей птичке пропасть, кто сеет ветер – пожинает бурю, и шутка хороша, когда коротка.

Ему раньше следовало принять в рассуждение, что, всякий сверчок знай свой шесток и у всякой медали есть обратная сторона. Но что же делать: опыт – лучший наставник, и никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

Относится это и к нашему неизвестному автору. Сказка ложь, да в ней намек – кто хочет, пусть мотает на ус, а на сказителе вины нет.

[Шутливая «рецензия» была опубликована в «Альманахе библиофила» в тематическом номере: Viaggi nel tempo: alla ricerca di nuove isole dell’utopia / A cura di Mario Scognamiglio. Milano: Rovello, 2007.]

Некоторых угораздило приобщиться к литературе, начав, скажем, с книг Роб-Грийе. Роб-Грийе можно читать лишь тогда, когда ты усвоил нарушаемые им исконные законы построения повествования. Как для того, чтобы в полной мере насладиться изобретательством и лексическими вывертами Гадды, нужно знать правила итальянского языка и свыкнуться с добрым тосканским говором «Пиноккио».

Помню, как в детстве я отчаянно соперничал с одним своим другом из культурной семьи, который читал Ариосто, а я, чтобы не ударить в грязь лицом, на скудные свои сбережения купил с лотка книжку Тассо. Тассо я, конечно, почитывал, но при этом втихую зачитывался «Тремя мушкетерами». Как-то вечером мама того мальчика, будучи у нас в гостях, обнаружила предосудительную книгу на кухне (будущие литераторы читали на кухне – скрючившись и упершись спиной в буфет, а мама все кричала, что мы глаза себе испортим и шли бы мы лучше погуляли) и пришла в полный ужас: «Как, ты читаешь эту гадость?» Надо сказать, эта же самая дама признавалась маме, что ее кумир – Вудхауз; я тоже его читал, и с большим удовольствием, но, в конце концов, одно чтиво стоит другого: чем Вудхауз благороднее Дюма?

Дело в том, что над романом-фельетоном уже больше века тяготеет обвинение, и дело не только в поправке Риансе от 1850 года, которая поставила под угрозу само их существование, обложив неподъемным налогом газеты, публиковавшие feuilleton , но и в общем мнении, бытовавшем среди людей богобоязненных, что feuilleton разрушает семьи, развращает молодежь, подталкивает взрослых к коммунизму и ниспровержению алтаря и престола – чего только стоит двухтомник объемом в без малого тысячу страниц, который Альфред Неттеман в 1845 году посвятил анализу этой дьявольской писанины («Etudes critiques sur le feuilletonroman» [245] «Критические этюды о романе-фельетоне» (фр.). ).