Ишмаэль Бих - Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата

Когда мы наконец добрались до вали, глаза Газему были все еще открыты. Альхаджи закрыл их. Мы сели рядом с трупом. Кровь старика осталась у меня на ладонях и запястьях, и в носу его еще виднелись запекшиеся сгустки. Теперь я жалел, что швырнул в него пестом. Я тихо заплакал. Но по-настоящему рыдать уже не мог.

Солнце близилось к закату, оно уносило с собой жизнь Газему. Я сидел, ни о чем не думая. Мне казалось, что мое лицо окаменело. Когда налетел свежий вечерний ветерок, я понял, что его дуновения не доставляют мне ни капли удовольствия, хотя должны бы. Всю ночь я не мог уснуть. На глазах выступали слезы и тут же высыхали, не пролившись. Я не знал, что делать дальше. Вспоминая предсмертную агонию Газему и то, как постепенно затихало его истерзанное тело, я завидовал ему.

Наверное, мы шли несколько дней – точнее не скажу, – когда вдруг увидели перед собой двоих мужчин, взявших нас на прицел. Жестом они велели нам подойти ближе. Мы прошли между двумя шеренгами военных с автоматами «АК-47», пулеметами «G3» и гранатами на поясе. У них были странные, очень темные лица, будто присыпанные угольной пылью, и очень красные глаза. Они пристально рассматривали нас. В конце строя мы увидели тела четырех человек в военной форме, насквозь пропитанной кровью. Один из них лежал на животе, глаза его были широко раскрыты, но взгляд остановился. Часть внутренностей вывалилась наружу, на землю. Я отвернулся, но тут же наткнулся на раненого с проломленным черепом. В голове зияла дыра, там что-то пульсировало, он еще дышал. Мне стало дурно, тошнота подкатила к горлу, вокруг все поплыло. Один из солдат, что-то жевавший и с улыбкой наблюдавший за мной, отпил из бутыли с водой, а остаток воды выплеснул прямо мне в лицо.

– Ничего, привыкнешь. Со временем все привыкают, – сказал он.

Вдруг неподалеку раздались выстрелы. Солдаты засуетились и велели нам следовать за ними. Мы выбежали к реке, где покачивались на волнах алюминиевые моторные лодки. Здесь тоже были трупы – тела одиннадцати-тринадцатилетних мальчишек в армейских шортах, сваленные на берегу. Я и мои друзья старались не смотреть в ту сторону. Тем временем автоматные очереди приближались. Мы поспешно забрались в лодки, и тут из-за кустов кто-то бросил гранату. До воды она не долетела, а разорвалась раньше. Речка была стремительной, вода у порогов выше по течению бурлила. Из-за кустов выскочил человек в камуфляжных штанах и стал стрелять. Один из солдат, сидевший в моей лодке, открыл огонь и убил нападавшего. Мы двинулись вниз по реке, и военные высадили нас у одного из ее притоков. Конвойный проводил нас в Йеле, деревню, в которой стояли правительственные войска. Это селение считалось относительно большим – более десяти домов. И почти все они были заняты солдатами. Кусты вокруг деревни были вырублены, за исключением тех, что росли на пристани, где мы высадились. Как нам объяснили, это было сделано, чтобы неприятель не мог подкрасться незаметно.

Вначале казалось, что в Йеле нам ничто не угрожает. Жители деревни и военные весело болтали, смеялись, говорили о погоде, охоте, посевном сезоне – и ни слова о войне. Поначалу мы не понимали, почему они ведут себя так беззаботно. Но со временем улыбающиеся и приветливые люди вокруг уверили нас, что беспокоиться не о чем, все в порядке. Единственное, что омрачало им радость жизни, так это присутствие сирот. Таких, как мы, мальчишек от семи до шестнадцати лет было здесь около тридцати. Но наша жизнь была сносной, спокойной, и никто, казалось, не собирался отнимать у нас детство.

Сирот поселили в большом недостроенном здании из цементных блоков. Вместо крыши было натянуто брезентовое полотнище. Спали мы на полу, по двое на одном тонком одеяле. Гарнизонный штаб занимал похожий недостроенный дом неподалеку. Там солдаты проводили вечера в своем кругу, не приглашая в компанию мирных жителей. Они смотрели кино, слушали музыку, смеялись и курили марихуану. Запах ее распространялся по всей деревне.

В течение дня солдаты гуляли по деревне и общались с местными жителями. А дети из нашего «приюта» помогали по хозяйству. Мы с Канеи носили воду из реки и мыли посуду. Наши друзья работали на кухне: резали баклажаны, лук, мясо и участвовали в приготовлении еды. Я старался все время занимать себя каким-нибудь делом, чтобы отвлечься от мрачных мыслей и страшных головных болей. Но обычно к полудню вся работа была уже сделана, обед и ужин приготовлены. Нам оставалось только сидеть на веранде, выходившей на центральную площадь деревни, и наблюдать за жизнью соседей. Родители искали вшей в головах у младенцев, девчонки пели и играли в ладушки. Мальчишки гоняли в футбол, иногда вместе с молодыми солдатами. Их выкрики и были слышны далеко, у самой реки. Жизнь текла спокойно и весело, будто не было поблизости никакой войны.

Я вспоминал, как сам играл в футбол. Мы с Джуниором попали в команду вскоре после того, как родители перебрались в Могбвемо, поселок в районе рудников. Помню один из финальных матчей, который выиграла моя команда. Отец с матерью присутствовали на игре, и в конце мама громко аплодировала и широко улыбалась. Она просто вся светилась от гордости за нас. Отец подошел ко мне и потрепал по плечу, а потом поднял вверх мою правую руку, показывая всем, что для него я главный герой матча. То же самое он проделал с Джуниором. Мама принесла нам воды. Пока мы пили, она обмахивала нас краем шарфа, повязанного на голове. От восторга пульс у меня зашкаливал, пот ручьем лил со лба. Помню его соленый вкус на губах. Тогда, стоя рядом с родными, я чувствовал себя так легко и прекрасно, что готов был взлететь. Хотелось, чтобы это счастье продлилось как можно дольше, не только потому, что я обрадовался победе. Улыбки родителей доставляли мне такое удовольствие, что все внутри пело и ликовало.

В спортивных играх в Йеле я не принимал участия, а уходил за дом и сидел там в одиночестве, уставившись в небо. Мигрень постепенно затихала, становилось чуть легче на душе. Мне не хотелось никому рассказывать, что происходит со мной. Я не упомянул об этих симптомах, когда «доктор-сержант», как называли военного фельдшера в деревне, устроил прием больных. Жители пришли к нему со своими недугами и привели на осмотр детей. Он мог помочь справиться с простудой, жаром, другими болезнями. Но его не интересовало, мучают ли тебя головные боли и ночные кошмары.

Вечерами при свете луны, скупые лучи которой проникали к нам через окна, Альхаджи, Джума, Мориба и Канеи играли в шарики на бетонном полу. Муса, талантливый рассказчик, завоевал признание мальчишек и перед сном каждый раз выдавал разные истории. А я забивался в угол и сидел там, стиснув зубы, чтобы друзья не заметили, как болит у меня голова. Перед глазами снова вставали всполохи огня и страшные сцены, свидетелем которых мне довелось стать, в сознании звучали предсмертные крики женщин и детей. Я беззвучно рыдал, в висках дико стучало, будто в мозгу ухал колокол. Когда приступы на время прекращались, мне удавалось поспать, но недолго – мучили кошмары. Однажды мне приснилось, что меня ранили в голову. Я лежал в луже крови, а люди безучастно проходили мимо, куда-то бежали. Вдруг рядом появилась собака и стала жадно лакать мою кровь. Ей было вкусно, и от удовольствия она оскалилась. Я хотел отпугнуть ее, но не мог пошевелиться. Я боялся, что она бросится на меня и загрызет, однако проснулся в ужасе еще до того, как этот жуткий, невероятный кошмар стал бы явью в моем сне. Меня лихорадило. Заснуть в ту ночь уже не удалось.