Филип Шенон - Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования

Женщины вспомнили, как они удивились, увидев фотографии Освальда в мексиканских газетах и по телевидению в первые часы после убийства Кеннеди; они тотчас вспомнили «вечеринку твиста». На следующий день они узнали, что Дюран и ее муж Горацио арестованы мексиканской полицией; их арест «укрепил» женщин в уверенности, что на вечеринке был именно Освальд. Согласно донесению Кобб, Елена призналась, что не сказала полицейским ни слова об Освальде – из страха, что их с дочерью тоже могут арестовать. Они сразу же прекратили общение с Дюранами. Гарро было «тошно» даже подумать о том, что Сильвия Дюран и ее семья каким-то образом связаны с убийцей президента, и «они разорвали всякие отношения с Дюранами», писала Кобб.

Скотт, вероятно, надеялся, что публикация отчета комиссии Уоррена позволит подвести черту под вопросами об Освальде и можно будет вздохнуть спокойно, поскольку эти вопросы представляли собой скрытую угрозу его карьере. Но после взрывоопасного сообщения Джун Кобб стало ясно, что посольству придется с этим разобраться. Дело было поручено атташе ФБР по правовым вопросам Кларку Андерсону. Это был тот самый агент ФБР, который сразу после убийства Кеннеди возглавил местное расследование деятельности Освальда в Мехико. Если кто и должен был много раньше выйти на сестер Гарро, то именно Андерсон.

То, что Гарро рассказали Андерсону, до малейших подробностей совпадало с тем, что подслушала и записала Кобб. Елена Гарро сказала, что, насколько она помнит, эта вечеринка состоялась в понедельник, 30 сентября 1963 года, или в один из последующих дней: во вторник, 1 октября, или в среду, 2 октября; она еще подумала, как странно: устраивать танцевальный вечер в будний день. Всего в доме Рубена Дюрана, деверя Сильвии, собралось человек тридцать 3 . Примерно в 22.30, сказала она, прибыли «три молодых белых американца. Их встретила Сильвия Дюран, и они говорили только с ней. Они держались несколько особняком, в вечеринке не участвовали и, насколько она могла заметить, с кем-либо еще разговоров не вели». Гарро сказала, что «на вид американцам можно было дать от 22 до 24 лет». (Освальду в то время было 23 года.) На Освальде, сказала она, был черный свитер, и рост у него был примерно метр семьдесят пять. (Именно таков был рост Освальда.) Один из его приятелей-американцев был «блондин, ростом примерно метр восемьдесят, светлые прямые волосы, узкое лицо с длинным подбородком, похож на битника».

Андерсон спросил Гарро, не запомнила ли она еще кого-нибудь на этой вечеринке. Ну как же, молодого мексиканца, который заигрывал с ее дочерью, ответила она. ФБР связалось с этим человеком, и тот подтвердил некоторые моменты рассказа Гарро, но утверждал, что не видел никого похожего на Освальда.

Андерсон отправил отчет в Вашингтон 11 декабря и, судя по документам, больше ничего не предпринимал. Никаких попыток связаться с сестрой Елены Гарро, которая также присутствовала на той вечеринке, не зафиксировано. В своем отчете Андерсон не делал никаких выводов, лишь предположил, что сестры Гарро просто ошиблись, приняв за Освальда кого-то другого. Он так подумал исходя из того, что в те два или три дня, которые Елена Гарро назвала как возможные даты вечеринки, Освальда уже не было в Мехико, и уж тем более они не могли на следующий день видеть его на улице. «Следует заметить, что в ходе расследования было установлено: Ли Харви Освальд уехал из Мехико на автобусе в 8.30 утра 2 октября 1963 года и не мог быть тем американцем, которого видела миссис Пас на вечеринке, если вечеринка состоялась вечером 1 или 2 октября», – писал Андерсон. Он не заострял внимания на очевидном: 30 сентября – это первая дата, названная Гарро, – Освальд еще находился в Мехико, и на следующий день его могли увидеть на улице.

По документам Скотта неясно, сообщил ли он об этих своих расследованиях в штаб-квартиру ЦРУ 4 . Составленная позднее сотрудниками ЦРУ хронология действий резидентуры в Мехико после убийства Кеннеди показывает, что никаких материалов об этом в 1964 году в Лэнгли не попало. Если это действительно так, значит, в штаб-квартире ЦРУ ничего не знали о Гарро и о «вечеринке твиста» вплоть до следующего года.

Как всегда, Уэсли Либлер не мог не впутаться в неприятности.

Летом 1965 года он согласился встретиться с аспирантом Корнеллского университета Эдвардом Джеем Эпстайном, который хотел взять у него интервью о комиссии Уоррена. 30-летний Эпстайн писал магистерскую диссертацию о правительстве, взяв комиссию в качестве примера для ответа на вопрос, поставленный одним из его преподавателей: «Как действуют правительственные организации в чрезвычайной ситуации, когда нет правил и нет прецедентов, которыми можно было бы руководствоваться?» 5 Либлер пригласил Эпстайна в свой загородный дом в Вермонте, полагая, что в непринужденной обстановке ему будет легче собраться с мыслями.

За те десять месяцев, что прошли после публикации отчета комиссии, в жизни Либлера, которому уже исполнилось 34 года, многое изменилось. Он не вернулся к многообещающей карьере в адвокатской конторе в Манхэттене, а переехал на Запад и стал преподавать юриспруденцию в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Он сохранит хорошие отношения со своими двумя сыновьями, но добьется развода с их матерью, которая останется с детьми в Нью-Йорке. Его манили южные калифорнийские нравы и красивые молодые женщины в кампусе.

Эпстайн заинтересовал Либлера: его университет принадлежал к «Лиге плюща», а это уже неплохая рекомендация. Он был ученый, а не какой-нибудь репортер, охочий до скандальных сплетен, и Либлер полагал, что исследование Эпстайна поможет сдержать натиск армии сторонников версии заговора, которые пытались поставить под сомнение выводы комиссии. Несколько новых книг, развивающих конспирологические теории убийства Кеннеди, в том числе и книга Марка Лейна, были уже в работе. Либлер знал, что Эпстайн обратился не к нему одному – тот просил об интервью семерых членов комиссии. В итоге Эпстайн проинтервьюировал пятерых: Уоррен отказался давать интервью, а сенатору Расселу пришлось отменить встречу по состоянию здоровья. Кроме того, Эпстайн побеседовал с Ли Рэнкином, Норманом Редликом и Говардом Уилленсом.

Либлер сказал Эпстайну, что согласен с выводами комиссии, однако не очень доволен расследованием. Его характерно лаконичные и эмоциональные замечания Эпстайн цитирует в своей диссертации. Либлер рассказал, что практически всю следственную работу выполнили штатные юристы комиссии. На вопрос Эпстайна, что же делали семь членов комиссии, Либлер ответил: «Если одним словом, то ничего» 6 . (Позже он скажет, что не помнит, говорил ли это Эпстайну, но отрицать такую возможность не будет 7 .) Позже Эпстайн будет вспоминать, как едко – это, правда, не вошло в текст диссертации – Либлер «высмеивал семерых членов комиссии, рассказывал, что штатные сотрудники называли их между собой “Белоснежка и семь гномов”, из-за того что они слишком доверяли показаниям русской жены Освальда Марины – Белоснежки». На то, кто был каким гномом, Либлер смотрел иначе, чем некоторые его коллеги. Уоррена он называл Простачок, потому что тот отмахивался от любых показаний, подрывавших доверие к Марине. Аллен Даллес был Соней, «потому что часто задремывал, пока свидетель давал показания, а проснувшись, задавал вопросы невпопад». Джон Макклой был Ворчун: «он злился, когда штатные юристы не прислушивались к его версиям о возможном иностранном заговоре» в деле об убийстве Кеннеди.