Джон Лайдон - Sex Pistols. Гнев – это энергия: моя жизнь без купюр

Весь мой тогдашний мир составляла школа и наш маленький кусочек Лондона. Что еще нам было известно? Самой дальней точкой, где мне довелось на тот момент побывать, была ферма в Карригрохане. Да еще поездки с отцом в Гастингс и Истборн, когда он там работал. Вот и все мои путешествия, вплоть до эпохи Sex Pistols. Еще была школьная экскурсия на Гернси [27] Остров в проливе Ла-Манш, в составе Нормандских островов. и географическая практика в Гилфорде. В те дни Гилфорд был ужасно далеко от Лондона – убийственно скучная поездка по очень ветреным деревенским дорогам – казалось, она длилась целую вечность.

Неделя в этих ужасных хижинах на Бокс-Хилл – много лет спустя я вспомнил об этом в пиловских «Flowers Of Romance», – да еще и необходимость иметь дело с физруком, который угрожал отшлепать шлепанцем, если ты отказывался тащиться в общий душ. «Ах, спасибо, я обожаю шлепанцы!»

Мы, подросшие детки, только и думали о том, как бы попасть в паб. Это то, что занимало нас больше всего, способ взросления. Ты чувствуешь, что достиг чего-то – чего-то похожего на взрослость, – только когда тебе удается проникнуть в эти запретные места.

Во время учебы в Вильгельме Йоркском папа получил работу машиниста подъемного крана на нефтяных вышках у побережья Норфолка. Была зима, и мы остановились в летнем лагере в Бэктон-он-Си – в округе никого, только мы одни. Наше пребывание там продлилось недолго, но за это время я понахватался норфолкских «о-aaarr» в речи. Когда мы вернулись в Финсбери-парк, это не принесло мне никакой пользы. «Ты чаво-о?!»

Мне нравилось слоняться по округе в норвичской шапке с помпоном, но без оного. Единственное, что меня в ней привлекало, – цвета, желтый и зеленый. У меня была еще одна однотонная норвичская шапка, и тоже без помпона. То, как я обычно одевался и выглядел – что всегда немного отличалось от нормы, – похоже, было равноценно поглаживанию против шерсти народа, собиравшегося на стоячих местах Северной трибуны, фанатского сектора старой домашней арены «Арсенала» – Хайбери.

На мне была та самая шапка в тот раз (кажется, это была наша первая встреча), когда я столкнулся с Джоном Стивенсом. Рэмбо, каким мы все его знаем, был дворовым приятелем Джимми. Своей целеустремленностью и организованностью Джон навсегда изменил лицо футбольного насилия. Вам бы никогда не удалось угнаться за Джоном! Он быстрее хорька вклинивался в драку – щуплый, на треть ниже любого, кто бы ни бросил вызов «Арсеналу», – и всегда выходил из нее с широкой улыбкой на лице. Такой болван, как я (а я был немного выше), стал бы первым, кому досталось по зубам. И всегда с кривыми, выступающими зубами – у-ух, сколько, должно быть, костяшек пальцев было сбито на моих зубах.

Я тут не углубляюсь в психологический аспект насилия, потому что я не такой. Я не держу слишком долго обиды, и мой гнев – это штука проходящая, нет обиды, нет проблемы. Все просто и ясно. Не ори «Тоттенхэм» или «Челси» на Северной трибуне. Вот не надо. Мы тебя оттуда выставим, и все счастливы! Я не из тех, кто будет мусолить это дело. Но зато я тот, кто пойдет на их стадион и будет как можно громче топить за «Арсенал»! Это своего рода лицемерие, но это прекрасная арена, поле битвы, которое создает футбол.

Чувство единения было поразительным. Каждый домашний стадион позволяет ощутить всю глубину этого чувства, и ты это знаешь. Ты понимаешь, что оно охватывает всех – от подножия трибуны до самых верхних рядов. И дело не в том, чтобы просто одолеть соперника, дело – в полномасштабном сражении. И это великолепно, правда. В школе я обожал историю. Мальчишкой моей любимой темой было вторжение римлян в Британию, а также саксы, викинги – я всегда хотел бы оказаться в одной из этих ситуаций. Ну так вот, футбольная трибуна – самое оно в этом смысле. И там все даже устроено так же. Фланговые атаки, например, имели большое значение. У меня была одна библиотечная книжка про битву при Азенкуре [28] Сражение, состоявшееся 25 октября 1415 г. между французскими и английскими войсками близ местечка Азенкур в Северной Франции во время Столетней войны. – так вот, тактика это наше все, и Рэмбо всегда был отличным тактиком, даже в столь юном возрасте. Наша часть группировки «Арсенала» была очень молода, да и выходили мы против этих огромных тридцати-сорокалетних уебков, но ни разу не пытались покинуть сражение.

Так или иначе, в тот вечер у «Тоттенхэма» был домашний матч. Ходили слухи, что их банда могла перенести действия за пределы стадиона. Сорок человек наших встретились во дворе паба «Сэр Джордж Роби» в Финсбери-парке. Я пришел туда в своей одноцветной гринвичской шляпе без помпона. Рэмбо устроил засаду, чтобы подстеречь чуваков из банды «Тотенхема», когда они будут возвращаться с матча. Он только взглянул на меня и заявил моему брату Джимми: «О нет, он никуда не годится, отправь его домой!» Джимми принялся возражать: «Нет, это мой старший брат, он крепче меня!» Я тогда работал на стройке, так что внешность может быть обманчивой. Сколько мне тогда было – лет пятнадцать-шестнадцать. И я был ебать как бесстрашен. Прошли те мальчишеские дни, когда я не умел драться. Но для кого-нибудь вроде Джона, кто, случись что, обязательно придет к тебе на помощь – это типа, о-ох, ну как этому мелкому откажешь. Ни за что, никогда, и я до конца осознал это только много лет спустя.

В школе, похоже, я постепенно начал доставлять много хлопот учителям. Не систематически и намеренно, а так – инстинктивно. Если я чем-то озадачен, я хочу знать ответ. А если им не хочется объяснять, о чем они там болтают, то, блин, да отъебитесь вы от меня уже – и тогда, конечно, твое поведение их возмущает. Да как можно ожидать, что такие люди, как я, будут просто сидеть там и терпеть унижения! В глубине души я понимал, что пришел туда для того, чтобы учиться, что предназначение школы – дать образование. И когда дрянные учителя отрицали подобные очевидные вещи, это приводило меня в ярость. Конечно, речь не шла о насилии, но я всегда умел подобрать правильные слова.

Это было наказанием и большим разочарованием с такими предметами, как история, которую я любил. Мне приходилось обращаться к людям типа Джона Грея и спрашивать их: «О чем сегодня был урок?» Им быстро становилось скучно мне объяснять, и тогда я шел в библиотеку и пытался найти ответы самостоятельно. Однако постепенно, будучи предоставленным самому себе, теряешь интерес. Воодушевление пропадает, новизна стирается, наконец, все становится в тягость.

В конце концов меня вышвырнули из Вильгельма Йоркского прямо посреди года, в середине семестра. Я опаздывал на уроки (опоздания стали официальным поводом), не носил правильную школьную форму, и мои волосы были слишком длинными. Они решили, будто я байкер из «Ангелов ада», потому что я обычно надевал в школу папино кожаное пальто. А еще я не мог позволить себе проездной на автобус, поэтому ездил в школу на мотоцикле. Они взяли и сложили вместе эти ошибочные сведения и сделали неправильные выводы.