Марцин Виха - Как я разлюбил дизайн

Родство современных идей с рубрикой «Мы выбрали для вас» – весьма отдаленное. В 1974 году чехлы из рогожи для автомобильных сидений расхваливали такими словами: «Гигиеничные, износостойкие и даже красивые». Суть тогдашних рекомендаций сводилась к слову «даже».

Даже красиво. Даже сносно. Даже неплохо. Предметы, которые спасала простота. Тщательность исполнения. Чуть более качественный материал. Практичность (как «ножик для вырезания косточек из яблок, который так ищут хозяйки»).

На пятидесяти полосах журнал «Ты и Я» рассказывал о мировой культуре, моде, дизайне, обозначал предел интеллигентских стремлений и запросов. На предпоследней странице редакция проводила непреодолимую границу эстетического компромисса, последний оборонительный рубеж.

В лучшем – ну или, по крайней мере, в самом обаятельном – польском сериале предметы играют ключевую роль.

«Домашняя война» – наш аналог «Малыша Николя» (16). Польская история о чудесных годах, эпохе первых джинсов, первых телевизоров, первых автомобилей. Реквизит состоит в основном из мелочей: перочинных ножиков и гитар, адаптеров и приборов для удаления косточек из вишни. Шестидесятые были эпохой предметов.

Как видно из названия, сериал рассказывает о конфликте поколений, недоразумениях между взрослыми и детьми, но при этом преисполнен нежности, обожания, восхищения молодежью. Ее чудачества, прически и музыкальные предпочтения раздражают старших и наполняют сюжет мнимым конфликтом. В действительности же все это заставляет любить детей еще больше. Потому что они послевоенные. Послевоенные, как мои родители.

Они не понимают предков? Тем лучше. И пускай не понимают. Они же послевоенные. Они должны не понимать. Пожимать плечами. Смотреть вперед. Ничего не знать о преступлениях, трагедиях, отчаянии, которые пережили старшие. Не спрашивать. Или спрашивать и не слушать ответы. Довольствоваться общими фразами. Байками.

Это стало важнейшей задачей. Самым серьезным требованием, которое дедушки и бабушки предъявляли нашим родителям. Быть чистым листом. Выполнить план, как в песне Агнешки Осецкой:

Принимая все это во внимание – нет, не удалось.

Действие сериала происходит в доме № 24 по Сенаторской улице. Все вокруг кажется новым. Особенно панельный дом, построенный несколькими годами ранее. Легкий, четырехэтажный, внизу магазины, фасад опоясан балконами. Деревья еще не выросли, так что солнечный свет заливает скромные квартиры.

Соцмодернизм: образ стабилизации, простоты и даже некой специфической элегантности.

Это сердце Варшавы шестидесятых. Чуть дальше жил Лешек Колаковский (18) (сегодня там памятная доска). Выдуманные персонажи могли видеть его характерный силуэт. Достаточно посмотреть на даты, чтобы сделать вывод: в 1968 году они учились в университете… Хотя нет. Ануля в университете, а Павел – в политехническом институте.

Сенаторская улица приглашала прогуляться по маршруту эпохи, совершить короткую экскурсию, полную исторических и символических отсылок, среди восстановленных дворцов и костелов. Рядом с гигантским театром и первыми панельными домами, втиснутыми в исторический центр. В каких-то ста метрах от дома Павла и Анули раскинулась площадь Дзержинского. Памятник Железному Феликсу обозревал окрестности с цоколя, установленного перед бывшим зданием биржи.

Подумать только – всего три минуты, и ты уже на том месте, где когда-то стояла Большая синагога. Немцы взорвали ее 16 мая 1943 года. Всего двадцать с лишним лет назад.

Город – бесплатный букварь. Мои дети научились читать по рекламным щитам, скандируя по слогам «рекламное место сдается» и «традиционный польский вкус». У предыдущего поколения тоже были свои пособия. Перечисляю в порядке усложнения:

• Неоновая вывеска «МАРС» (первый урок: не читать с конца).

• Закрашенные окна с процарапанным изнутри ТНОМЕР (второй урок: читать с конца).

• Прицепы, на которых писали «Бе / з стоп си / гнала» (третий урок: постичь искусство переноса слов).

• Бежевые манекены с отломанными руками и табличкой «Товар с витрины доступен после смены экспозиции» (экзамен по сюрреализму, что-то вроде «контрольного чтения»).

Почему все было таким невероятно уродливым? Наверное, потому, что всегда находились более важные дела и более срочные вопросы. Всегда горел какой-нибудь лес. К тому же главенствовал принцип парадного и черного ходов; мы же упорно смотрели не туда. Ведь варшавский Старый город восхищал иностранцев, росли Королевский дворец, Центральный вокзал и Металлургический комбинат Катовице, а инженер Карвовский (19) не знал, за что хвататься.

Порой где-нибудь в крапиве мелькало нечто выпуклое. Гладкая поверхность, пористый разрез. Литой выпяченный живот. Обычная картина моего детства – окаменевшие мешки с цементом. Они росли по одному или целыми стадами. Водились в окрестностях стройплощадок. Разбросанный то тут, то там стройматериал свидетельствовал о благих намерениях: когда-нибудь мы это сделаем, построим, исправим. Только пока что-то не выходит. Потому что осень, потому что опять ожидаются дожди, потому что зима на носу…

Почему этот цемент не могли упаковать в непромокаемые мешки? Вероятно, не было пленки. Почему не хранили под крышей или тентом? Это останется одной из загадок двадцатого века. Впрочем, работы все равно остановились из-за – кто его знает? – дефицита толя, нехватки дегтя или отсутствия досок.

Таков был мир. Полный начатых и неоконченных дел. Оставленных намерений и брошенных деталей. Нас окружала окаменевшая временность.

В 1975 году Сигэо Фукуда (20) нарисовал плакат к годовщине окончания войны. Надпись гласила: «Victory 1945» (в более поздних версиях дата исчезла, и победа стала универсальной).

Пиктограмма была проста. Черное дуло и перевернутый снаряд. Патрон, возвращающийся в ствол. Последний залп, нацеленный на победителей. Что-то вроде позднего Херберта, только забавнее:

Или же это был тост. Рисованный стоп-кадр: пробка от шампанского, застывшая в воздухе, неуверенная, лететь ли ей вверх или вернуться, чтобы навсегда заткнуть дуло.

Можно было увидеть в этом простодушный пацифизм или затейливую сатиру. «Это его самый известный сатирический плакат», – писала «Нью-Йорк таймс» и, кажется, небезосновательно: с какой стати японцу праздновать победу союзников?