Марцин Виха - Как я разлюбил дизайн

Jak przestałem kochać design © by Marcin Wicha, 2015.

All rights reserved. Published by arrangement with Wydawnictwo Karakter, Poland

© П. С. Козеренко, О. В. Чехова, перевод, 2021

© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2021

© Издательство Ивана Лимбаха, 2021

– Наберите в тональном режиме внутренний номер сотрудника или ждите ответа опера-тора, – и в трубке раздается голос Луи Армстронга:

Интересно, кто выбрал эту мелодию. Директор крематория? Продавец автоответчиков («У меня есть то, что соответствует профилю вашей компании»)? Не исключено, что хрипло-сладкий стандарт – номер один в каком-нибудь траурном хит-параде, самый популярный музыкальный фон на церемонии сожжения.

В американских комедиях часто повторяется этот сюжет. Прах в сумке, в коробочке, в банке из-под печенья. Бренные останки в вазе над камином, в кухонном шкафчике, на подоконнике. «Что это ты здесь держишь?» – «Бабулю». И начинается круговерть забавных перипетий. Взрываются очередные гэги. Кошка сталкивает урну. Пьяный гость путает пепел с кокаином. И наконец кульминация: церемония развевания праха – обязательно в ветреную погоду, чтобы легкий бриз мог пустить серое облако прямо в лица собравшихся. Затем – оргия чихания, прокашливания и отряхивания.

Мы с вами видели много глупых фильмов.

Я пришел в квартиру, где его уже не было. Сбежались подруги моей матери, все суетились.

– В варшавских газетах или общепольских?

– Можно оставить себе фотографию из паспорта?

– А у вас не найдется немножко сливок? Обычное молоко тоже сойдет, если сливок нет.

Администрация кладбища. Крематорий. Жизнь превратилась в череду заданий. Чувство беспомощности настигло меня через несколько дней, когда в бюро ритуальных услуг я просматривал глянцевый каталог с урнами.

Все модели походили на гибрид греческой вазы и китайского термоса. Переливались парчой. Отливали хромом. Были золотые, бело-золотые, малахитовые и черные. С затейливыми ручками всевозможных форм. Некоторые выглядели как старомодные банки с металлическим зажимом. Другие напоминали горшочки Винни-Пуха. Преобладал пластик, но в каталоге также имелись варианты из натурального камня (видимо, и у природы бывают неудачные дни).

Ну и конечно кресты. Высеченные. Нарисованные. Приклеенные сбоку. Торчащие сверху (как миниатюрный Гевонт (1)). Разумеется, не обошлось без тернового венца, Мадонны в полупрофиль и Иисуса Скорбящего. Бедный отец. Неверующий еврей, совершенно не интересовавшийся религиозными вопросами, оказался за бортом целевой аудитории.

В качестве альтернативы предлагался цветок – белая лилия или увядшая роза. По мнению погребальной индустрии, Польшу населяет два типа людей: христиане и представители секты флористов.

Я листал страницы, директриса начинала нервничать. Под ее взглядом я в итоге выбрал какой-то образец – поменьше украшений, форма попроще, и даже белая роза смотрелась вполне скромно.

Затем несколько часов я обманывал сам себя, что всё в порядке. Но это было не так. Отец никогда бы не согласился на подобную посудину. Свинство – пренебрегать чьими-то эстетическими чувствами только потому, что этот кто-то умер.

Вкус отца долгие годы определял нашу жизнь. Его вердикты выносились стремительно и не подлежали обсуждению. Мы жили на эстетическом минном поле. Со временем я научился обходить ловушки, и по мере того, как протаптывал безопасные тропинки, во мне росло чувство солидарности. Мы стали товарищами по оружию в этой войне со всем миром.

Дело в том, что отец не пускал уродство на порог.

Мы жили на осадном положении, как визуальные амиши (2). Против нас была политическая система. Экономика. Климат. Стоит только открыть дверь, а там – покрытые масляной краской стены, полы в крапинку. Лифт с сожженными кнопками, панельный дом, пейзаж позднего социализма.

Когда речь заходит о тех, кого мы любили, лаконичные диагнозы неуместны. То, что касается наших близких, должно быть сложным и неповторимым. В действительности же все оказывалось незамысловатым и типичным. Просто есть такие люди, которым не тот цвет штепселя может испортить полдня. Которые предпочитают сидеть дома, а не отдыхать в пансионате в окружении ужасного цвета ковров, зато с видом на море. Несчастные мученики реклам шпаклевочной смеси.

Да, да, знаю. Вкус – категория классовая. Он устанавливает иерархию и границы. Отражает наши стремления и фобии. Позволяет упиваться своим превосходством, создавать иллюзию, вводить в заблуждение. И так далее.

По крайней мере, в случае с урной я настоял на своем. Нашел в осиротевшем ежедневнике телефон скульптора, с которым отец когда-то сотрудничал. Позвонил. Объяснил, в чем дело. До похорон оставалось два дня. Скульптор выслушал меня без удивления. Немного подумал.

– Я делал цветники для костела в Урсынуве (3). Достаточно убрать ножки и будет то, что надо…

И так я похоронил прах отца в черном гранитном кубе. На одной из его граней были высечены имя и фамилия. Шрифт – Футура. Маюскул. Дважды по пять букв, элегантно выровненные по ширине, – так, как он любил. Меня распирала гордость. Урна была красивой. Проблема состояла в том, что единственный человек, который мог это оценить, единственный человек, чье мнение имело для меня значение, – умер.

Эмбарго распространялось на:

• мебельные гарнитуры,

• стаканы на блюдцах и тем более – в резных металлических подстаканниках.

Сейчас, написав об этом, я вспомнил, что существовало два вида стаканов: выпуклые (трефные) и граненые, в разрезе напоминавшие трапецию – такие могли получить сертификат семейного раввината.

В немецком центре (4) можно было добыть стеклянные чашки, в которых угадывалось далекое родство с Баухаусом. Там же продавались гэдээровские блюзовые пластинки. Сомневаюсь, что власти демократической Германии задумывались об авторских правах, поэтому не исключено, что мы штамповали пиратского Мадди Уотерса еще до появления интернета.

В домашнем черном списке также фигурировали:

• стеллажи (само слово кажется мне отталкивающим),

• мебельные стенки (см. выше),

• пуфики (см. выше),

• тапочки (см. выше),

• как, впрочем, и хождение в носках.

Два последних запрета выступали в паре, что создавало некоторые затруднения. К счастью, в семидесятые годы польская обувная промышленность производила башмаки на деревянных подошвах. Оклеенные этикетками на английском языке (шведский флаг быстро стирался на пятке), они шли на экспорт, куда-то в Западную Европу. Вероятно, периодически происходили колебания конъюнктуры или ужесточения контроля качества, поскольку некоторые партии попадали на внутренний рынок в статусе так называемого бракованного экспорта.